Новая Элоиза, или Письма двух любовников - стр. 2
Сия несчастная мать хотела писать к тебе, она уже начинала. О Боже! сколько бы жестоких ударов терпел ты от горьких ее жалоб! Сколько бы ее трогающие укоризны раздирали твое сердце! Каким бы стыдом униженные просьбы ее тебя пронзали! Я изорвала сие убийственное письмо, которого бы ты не снес: я не могла видеть сей верх ужаса, чтоб мать унижала себя перед обольстителем своей дочери, по крайней мере, ты того достоин, чтоб не употреблять с тобой таких способов, кои изысканы для смягчения чудовище, и которые могут уморить с печали чувствительного человека.
Если б тут было первое усилие, которого бы любовь от тебя требовала, я могла бы усомниться об успехе, и колебаться в принадлежащем тебе почтении. Но жертва, какую уже ты принес в честь Юлии, оставив сию землю, уверяет меня в том, что ты прервешь и бесполезное сношение, для ее спокойствия. Первые добродетельные действа всегда самые трудные; и ты никогда не захочешь потерять цены за преодоление, которое столько тебе стоило, упорствуя подкреплять тщетную переписку, коей следствия ужасны для твоей любовницы, которая вам обеим не приносит никакого облегчения, и ни к чему иному не служит, как только продолжает бесплодные мучения того и другого. Не сомневайся более, сия Юлия, которая тебе была всего милее, не должна уже больше быть ничем для того, кого столько она любила; тщетно ты скрываешь от себя свои несчастия: ты потерял ее с самой той минуты, как с нею расстался. Или лучше сказать, небо похитило ее у тебя прежде, нежели она отдалась тебе, ибо отец обещал ее другому от самого своего возвращения; а ты совершенно знаешь, что слово сего неумолимого человека непреложно.
Каким образом ты ни располагай себя, невидимой рок противится вашим желаниям, и ты никогда не будешь владеть ею.
Единый выбор остается тебе сделать, или ввергнуть ее в бездну несчастий и бесславия, или почтить то, что в ней ты обожал, и возвратить ей вместо потерянного благополучия благоразумие, спокойствие, и, по крайней мере, безопасность, которой пагубные ваши узы ее лишили.
Сколько б ты был опечален, сколько бы терзался жалостью, если б мог видеть настоящее состояние сего несчастного друга, и упадок, в какой привели ее стыд и угрызения! Как цвет лица ее померк! В каком томлении ее приятности! Как все прелестные и сладкие ее чувствования погружаются в том только одном, что их снедает! Самое дружество в ней хладеет; едва ли уже разделяет она удовольствие, какое я нахожу ее видеть; и страждущее сердце ее не может ничего чувствовать, кроме любви и печали. Увы! куда девался сей характер, жаждущий любить и чувствительной, сей вкус столь чистой ко всему похвальному, сие столь нежное участие в горестях и утехах ближнего? Она еще, я признаюсь, искренна, великодушна, сострадательна; приятная привычка делать добро в ней не может истребиться, но то слепая только привычка, вкус без размышления. Она делает всё то же, но не с таким рвением; сии высокие чувствования ослабели, сей пламень божественный погас, сей ангел уже не что иное, как обыкновенная женщина. Ах! какую душу отнял ты у добродетели!