Носорог для Папы Римского - стр. 39
Слишком поздно.
Лодка швырнула их обоих в ледяную воду, заметалась и чуть не перевернулась. От холода у Плётца перехватило дыхание, он завопил, отплевываясь, а тяжелые башмаки, наполняясь водой, потянули его вниз. Брюггеман бился как безумный, пытаясь ухватиться за борт. Сеть под ними извивалась, распутывалась, раскрывалась, и сельдь устремлялась прочь, спеша вернуться к своим собратьям.
Они, конечно, выровняют лодку и снова в нее залезут, затем соберут плавающую по поверхности дохлую рыбу и погребут к берегу. Эвальд будет его бранить, но удерживать лодку в равновесии – их общая задача. Уж это-то Эвальд понимает, как понимает и то, что именно из-за треволнений последнего времени он позволил себе небрежно отнестись к своим обязанностям.
Позже, когда они вытащили лодку на берег и, промокшие и продрогшие, без сил опустились рядом с нею на песок, Плётц повернулся к хозяину посудины.
– Это из-за тебя мы бултыхнулись, – заявил он без обиняков.
Эвальд рассеянно кивнул. Взгляд его блуждал где-то поверх воды. Еще неделя – и лодку надо ставить на зиму. Может, поставить уже сейчас? На сердце у него было неспокойно, и он об этом так и сказал.
– Только не говори, что тебе надоело работать! – взорвался Плётц. – Мне, например, тоже работать неохота. А ежели ты приютил у себя в сарае двух бродяг, так это твоя забота. Выкинь их, если они тебя беспокоят, но не выкидывай меня из лодки. Мы вот могли сейчас утонуть, а все почему? А потому, что Эвальду Брюггеману не нравятся его новые жильцы!
И Плётц презрительно фыркнул.
Эвальд помолчал, а потом ответил:
– Все еще хуже. Если б они были просто бродягами… Нет, все еще хуже.
– Хуже? Что значит – «хуже»? – Теперь Плётц и не пытался скрыть презрения.
Эвальд впервые посмотрел ему прямо в глаза.
– Никлот. Один из них – Никлот, – ответил он. – Теперь он называет себя Сальвестро. Это он попросил разрешения пожить в сарае и воспользоваться лодкой…
– Никлот? То есть Дикарь? – Плётц не верил. – Его же утопили! Да он не мог… А зачем ему понадобилась лодка?
Эвальд, покачивая головой, продолжал:
– А второй – настоящий великан. Не знаю, зачем им лодка. Вообще не знаю, зачем они сюда явились. И чего им от меня нужно…
Он осекся и умолк.
Да он же напуган до смерти, подумал Плётц. А вслух произнес:
– Надо было раньше мне об этом рассказать, понятно? Слышь, Эвальд, а наши-то отцы знали, как с такими обходиться, верно? А, Эвальд?
Он рассказывал им о мире за пределами Узедома: о Европе, об Азии и Африке, которые, прильнув друг к другу, лежат посреди безбрежного океана. В центре мира находится Иерусалим. К югу от него – бесплодные африканские пески, солнце в которых палит так нещадно, что никому из людей не удается пройти их от края до края. А к востоку от Иерусалима – Индии, где водятся мантикоры, слоны, одногорбые и двугорбые верблюды, а также змеи, способные заглатывать ослов целиком. На каждый год там приходится по два лета и две зимы, а на самом восточном краю мира живут серианцы, они ткут шелк,