Ночные - стр. 43
Я кивнул в знак понимания и взял карту себе. «Пролистав» её к северу и востоку, в свою очередь показал на родной город.
«Санкт-Петербург».
Бернардита минуту с любопытством рассматривала просторы моей родины, после чего вдруг покраснела и, немного помявшись, начала новую пантомиму.
Она по очереди указала на меня, на себя и снова на Петербург. Увидев, что я не впилил, повторила все жесты, только перед «Петербургом» как бы обвела нас обоих окружностью.
«Возьми меня с собой».
Предприняв вторую попытку, она окончательно смутилась, дескать, забудь, ерунда.
Какое там «забудь»!.. Вне себя от радости я обнял её за плечи и притянул к себе. Конечно, надо будет ещё придумать, как бы перетащить её, но прямо сейчас…
И тут зазвонил телефон – как выяснилось потом, какому-то не в меру усердному преподу что-то взбрело в голову в выходной день. Я всё ещё оставался в пространстве сна, но чувствовал, что это ненадолго. Тут я краем глаза, уже залепляемого типичной чернотой перед пробуждением, заметил высокую фигуру, похожую на давешних зазывальщиков, но поэлегантнее. Неожиданно возникнув рядом с часами, она – точнее, он – указал на циферблат.
***
– А этот monsieur как выглядел? – перебила мадам онейролог.
– Этот – как гот на маскараде, бледный – бр-р! – и с черной такой шевелюрой старомодной. И в маске ворона, ну, как в том фильме Гиллиама, но тоже чёрной.
Мумут отвернулась и прошептала:
– Что ж, продолжайте.
***
– Я махнул рукой в сторону необычных часов и постарался обозначить на песке показываемое там время, а именно, 28:40.
Наглый препод звонил всё настойчивее. Злой на весь свет, я проснулся в своей конуре и швырнул простенький кнопочный телефон в стену (к счастью, попал в подушку, не разбил). Но повторно заснуть куда надо не получилось.
После этого фиаско меня одолело просто невыносимое уныние. Я разрывался между тоской по Бернардите и стыдом за собственное «невежественное суеверие», заставившее меня сохнуть по «конструкту собственного мозга», как его определил бы так называемый здравый человек. Будучи окончательно съеденным совестью, я, получив одобрение преподов, под видом профессионального интереса взялся за Сартра и Виана, лучшие «приземлительные» средства, способные, как мне казалось, свести в могилу любого мистика – но вместо реалистического взгляда на жизнь получил глубочайшую депрессию. А вместо летающих китов и любимой девушки, да хотя бы необыкновенных путешествий, как было до этого, мне начали сниться злобные коридорные, повара, гоняющиеся за угрями, и джазмены, из саксофонов которых росли водяные лилии. Я понял, что «эта партровщина», как в шутку называл экзистенциализм, доконает меня окончательно. Следовало срочно сменить жанр.