Ночная сучка - стр. 26
Скучно ли это было? Да, она понимала, что это скучно, и ей хотелось, чтобы кто-нибудь, кто угодно, понял монотонность ее жизни, отупляющую рутину, в которой активность ее мозга начинала замедляться в тот же момент, как она просыпалась каждое утро, полная больших ожиданий, мыслей о новых проектах и новых силах, солнечном дне, счастливом мальчике и воплощенных целях. Понемногу эти мысли перемалывались другими, о том, что есть и что убирать, медленной агонией Графика – время завтрака, время прогулки, время обеда, время сна, время перекуса и время садиться на горшок – то одно, то другое, то снова первое, пока все мысли не улетучивались из ее головы, оставив только физическое ощущение усталости, боли в пояснице, жирных волос, вздутия живота от употребления слишком большого количества крекеров-рыбок, содержащих натрий. Она говорила на детском языке и постоянно задавала разные вопросы о какашках.
Покакай в горшок, предлагала она, когда у мальчика болел живот. Он уже давно отпраздновал второй день рождения, и ему следовало бы научиться какать в горшок. Он охотно садился на горшок, и она читала ему книжку под названием «Горшок», о том, как замечательно какать в горшок, но когда приходило время какать, он требовал надеть подгузник.
Но, зайка, попробуй сесть на горшок.
Нет, кричал он, вставая. По’гузник!
Она вздыхала.
Ладно, говорила она. Хорошо.
Она надевала на него подгузник, он заходил за стул и высовывал из-за него голову.
Кака! говорил он, хрюкая, тужась, глядя ей в глаза, пока испражнялся. Потом с раздутым подгузником выходил из-за стула и говорил ей: Вытри попу.
Той ночью он не хотел спать. Часы, и часы, и часы напролет они лежали бок о бок, сражаясь друг с другом. Она не позволяла себе рычать, свирепо лаять, показывать зубы, сужать глаза и прижимать уши, хотя ей очень всего этого хотелось. Их дом представлял собой бунгало с изогнутыми углами, архитектор которого не очень представлял, как строить дома. Когда они въехали, этот дом казался ей очаровательным – если на то пошло, так это она убедила мужа, что здесь именно то место, где им нужно жить, несмотря на сомнительного качества проводку и только одну ванную, – но теперь ее злили двери, слишком узкие и слишком короткие. И сколько бы она ни убирала, здесь никогда не становилось достаточно чисто. Этот дом, думала она, злясь все больше, больше.
Этот сраный дом.
И вместо того чтобы считать овец, там, в постели, ожидая, когда мальчик уснет, – пока он ворочался, запутывался в простынях, распутывался, просил поесть, попить, ныл, пытался с ней поиграть, надувал губы в ответ на ее слова, что пора спать-спать, пока он брыкался и метался, а она тихо и неподвижно лежала рядом, – она представляла себе, как пробивает дыры в штукатурке стен. Как собирает все силы, чувствует содрогание, когда ее кулак касается твердой стены. Ее рука будет в крови. Костяшки пальцев поранятся. Но стена уступит, обрушится, сломается. Теперь она видела облегчение, которое могло прийти с насилием.