Ночь - стр. 37

– Записку ту он в кулаке держал, – сказал Кочегар. – Ту, что Манька конфисковал. А вот это в кармане было. От удара оно немного в него вошло. Пришлось от тела отделять. Ты не подумай, что я по карманам у покойников перед сожжением шарю. То есть я шарю, но это же что? Разве плохо? Живым нужно, мертвым – нет.

Я промолчал.

– Так вот, эта штукенция, кажется, тебе предназначалась.

Кочегар протянул мне небольшой жестяной предмет. Он был в корке запекшейся крови. Я взял его в руки и узнал герметичную баночку из-под гуталина, которую уже видел вчера.

– Что там? – спросил я. – Кофе?

– Какой кофе, дурак! Записка! Тебе!

Я покрутил крышку, пальцы проскальзывали по влажному металлу. Наконец мне удалось ухватиться как следует, и тайник открылся. Там была бумажка. На ней два слова. Первое: Книжнику. Второе: Геродот. Я задумался, что может значить этот «Геродот», и вспомнил вчерашний разговор про газетные новости, о том, что они Рейтану напоминают что-то прочитанное раньше. Я уже собирался выйти из котельной, как Кочегар меня окликнул.

– Коробочку оставь! – приказал он, протянув ладонь.

Я отдал ему гуталинницу.

– А вот это – тебе. – Он протянул сложенный во много раз лист плотной бумаги.

Развернув его, я сразу увидел слова «Карта Белорусской Советской Социалистической Республики» и только потом разобрал очертания дорог, салатовые лесные пространства, голубые пятна озер, похожий на игрушечный лабиринт (загони шарик в центр) Минск в середине. Бумага во многих местах была испещрена рисунками, аббревиатурами и надписями.

– Цинка не надо. Отдаю бесплатно. Тебе это нужно. Мне – нет. Все как с мертвыми и живыми. Счастливого пути.

Я вышел на улицу. И мне не было холодно. Прогретое преисподней тело чувствовало себя на вечном белорусском «околоноля» так, как когда-то, когда мы жили в теплых домах, ели сытную пищу и потребляли ультрафиолет. Открыв подъезд, я услышал, как Герда здоровается со мной лаем – она всегда слышит мои шаги внизу. Когда мы расстаемся на несколько часов, с нее слетает вся язвительность и ирония, она становится просто преданной своему хозяину собакой, которая очень рада его видеть. Сейчас вот ее хвостище мел из стороны в сторону, как будто она была обычной дворнягой, а не черной благородной овчаркоподобной дворнягой, которая несколько часов назад свысока подтрунивала над Кассандрой.

Я почесал у нее за ухом так, как вчера это делал Рейтан. Она проскулила, будто поняла, что произошло с человеком, который умел так деликатно ее приласкать. Потом я взял стремянку, залез на антресоль и выудил оттуда запыленный девяностолитровый рюкзак. Черный, с толстыми лапами шлеек и вороненой пряжкой поясной застежки. Надежный, водонепроницаемый, он за свою жизнь видел больше стран, чем среднестатистический житель Грушевки. Когда-то в этом рюкзаке я носил наши общие с ней вещи. Ей будет приятно его узнать, когда мы наконец встретимся.