Ночь светла - стр. 16

Джиллиан просмотрела стопку дисков, лежавших возле маленькой телевизионной тумбы, но ни один из фильмов ее не заинтересовал. Наконец, поставила диск со своей передачей, которую просила записать, но так и не посмотрела. Смотреть на себя по телевизору она никогда не любила, записи передач изучала только по необходимости, в случае каких-либо накладок.

Включила быструю перемотку. Вот появились заставка передачи, краткий перечень сюжетов, искаженные лица людей, молча разинутые рты, улыбки, картины, балетные танцовщицы. Вот, наконец, студия – белое пространство или скорее белая плоскость, на заднем плане Джиллиан, будто бы парящая в этой белизне. Стремительный наезд камеры. Включила нормальную скорость и, когда камера остановилась совсем близко, нажала на паузу. Ее прежнее лицо, рот открыт – она приветствует зрителей, глаза широко распахнуты. Джиллиан жала на кнопку, последовательно просматривая картинку за картинкой. Рот открывался и закрывался, но выражение глаз не менялось.

Перед эфиром она никогда не волновалась, потому так удивил ее теперь испуганный взгляд на экране. В этом лице, оказывается, читалось предвестие катастрофы. Внезапный шум, блик, неожиданное воспоминание изменили выражение глаз, и на долю секунды камера запечатлела человека, которого никогда раньше не было и которого никогда уже не будет. Двадцать пять кадров в секунду, двадцать пять человек, не имеющих между собой ничего общего, кроме анкетных данных, цвета волос и цвета глаз, роста и веса. Лишь последовательный показ кадров создает размытость, необходимую для восприятия одного человека.

Нажав на кнопку «плей», Джиллиан снова улеглась на спину. Слушала собственный голос: многообещающий молодой художник, первая персональная выставка, возврат к образности. Повернулась к экрану, увидела, как она объявляет телерепортаж. В этом ракурсе, под углом в девяносто градусов, лицо ее выглядело более тонким, молодым. И совершенно чужим, как ей показалось, а потому она отчетливо разглядела отдельные его черты, губы, ямочку на подбородке, нос, глаза и веки. Вспомнилось ей, как Таня, гримерша, никогда не упускала случая сделать замечание по поводу ее внешности: то брови широки, то губы тонки, то цвет лица не очень. «Ваши проблемные зоны». Так она говорила.

Женщина в телевизоре замолчала, и на миг, показавшийся Джиллиан бесконечно долгим, ее лицо приняло напряженное выражение. Тут наконец начался телерепортаж. Камера кружила по залу, выхватывая портреты обнаженных женщин в полный рост, они мылись, раздевались и одевались, хлопотали по хозяйству. Будничные их позы представлялись едва ли не классическими. Потом крупным планом лицо Хуберта, титр с именем – «Хуберт Амрейн» и, в скобках, его возраст. Тридцать девять, ее ровесник. Рассказывал, как работает, как находит моделей прямо на улице, ведь профессионалок он не признает. «Совершенно обычные женщины, – говорил он. – Они раздеваются, я фотографирую. Повинуясь порыву, на одном дыхании, и чтобы никаких договоренностей, никаких вторых попыток. Поиски модели – существенная часть творческого процесса». Из десятка сфотографированных женщин он пишет двух-трех, порой и через несколько месяцев, когда давно уже позабыл их имена. Он говорил, а на телеэкране то и дело возникали его картины. Вопросы журналиста вырезали, звучал только голос Хуберта, и каждый раз он как будто начинал рассказывать все сызнова. Мол, ему трудно объяснить, по каким критериям он выбирает модель, ему даже кажется, что модели сами его выбирают. И не красота в первую очередь его привлекает, нет, он ищет напор, силу и страсть, а также растерянность, страх и агрессию. Так бывает, мол, когда влюбляешься в женщину – тоже ведь не объяснишь почему. Улыбка его казалась робкой, но в то же время и высокомерной. Возможно, говорит, этим и определяется качество его картин: желанием и невозможностью его осуществить. «Самодовольный болтун!» – подумала Джиллиан.