Никон (сборник) - стр. 69
Повела задворками. Он сонно плелся за нею.
На поле Енафа достала из узелка махонький горшок, пахнущий конопляным маслом.
Сказала шепотом:
– Возьми-ка!
– Чего делать-то? – спросил Савва.
Она не ответила, сбросила сарафан и осталась в белой нижней рубахе.
– Пошли.
Стерня колола голые ноги.
На середине поля Енафа встала лицом к восходу. Поклонилась, коснувшись рукой земли, и, поглаживая ладонями груди, сказала высоким птичьим голосом:
– Мать сыра земля! Уйми ты всякую гадину нечистую от приворота, оборота и лихого дела! – Кивнула мужу: – Попотчуй матушку маслицем.
Савва боязливо плеснул масло на землю. Получилось неловко.
– Довольно ли?
Енафа в ответ только глаза прикрыла веками. Повернулась на запад, поклонилась и сказала иное:
– Мать сыра земля! Поглоти ты нечистую силу в бездну неминучую, в смолу кипучую!
Савва, сообразив теперь, что ему делать, плеснул масло наземь.
Енафа поворотилась лицом на полдень:
– Мать сыра земля! Утоли ты все ветры полуденные со ненастью, уйми пески сыпучие со метелью!
Савва, глянув в горшок – много ли осталось, – полил землю маслом.
Енафа стала лицом на полночь:
– Мать сыра земля! Уйми ты ветры полуночные со тучами, стреножь ты морозы с буранами! – И быстро сказала Савве: – Брось горшок!
Савва медлил.
– Как бросить-то? Чтоб разбился али чтоб уцелел?
– Брось, как выйдет!
Савва бросил, горшок разбился.
Енафа схватила мужа за руку и побежала.
Быстро оделась. Теперь она стояла перед ним опустив голову, маленькая, смирная, как овечка.
– Есть хочется, – сказал Савва.
– В узелке возьми. Это для нас. Для земли – маслице, для нас – хлебушек.
Савва так и не решился расспросить про заговор на жниву, все ли так делают в деревне Рыженькой. И может, хорошо сделал, что не спросил, – удача ждала колодезников в тот день: докопались-таки до водяной жилы.
Испить воды из явленного чудом митрополита Филиппа родника привезла в Рыженькую полковничья жена Любаша мужа своего Андрея Герасимовича. Камень, брошенный бунтарем, прошиб Андрею голову. Неделю лежал полковник без сознания. Потом тьма рассеялась, да не совсем. Обмороки валили с ног нежданно-негаданно: и на молитве мог упасть, и за обедом, неся ложку ко рту. Знахари и бывалые люди советовали вылежаться, но лежать полковник никак не хотел.
– Помру, тогда и належусь, – говорил он сердито Любаше.
Приезжал к нему царский лекарь, пустил кровь и тоже велел лежать. Привозила Любаша из Москвы Ивана Неронова молебен за здравие отслужить. Неронов молебен отслужил и обещал прислать доброго пастыря, который святым маслом пользует.
Уже на следующий день был у Лазорева в деревне протопоп Аввакум. Помолился вместе с домочадцами, с Любашей и с двумя ее ребятенками, с мальчиком лет пяти да с девочкой-двухлеточкой, помазал полковника маслом, посидел у него в изголовье, гладил пальцами вокруг раны. Тихо сидел протопоп возле больного, ласкова была его рука, и Андрей заснул.