Николай Рерих. Запечатлевший тайну - стр. 23
Николай Константинович вспоминал слава В. В. Стасова о национальной культуре и искусстве, созвучные ему самому: «“Всякий народ должен иметь свое собственное национальное искусство, а не плестись в хвосте других по проторенным колеям, по чьей-либо указке”. В этих словах вовсе не было осуждения иноземного творчества. Для этого Стасов был достаточно культурный человек, но как чуткий критик, он понимал, что русская сущность будет оценена тем глубже, если она выявится в своих прекрасных образах. А сколько прекраснейших и глубочайших образов дает Россия. Сказанное и несказанное, писанное и неписанное, как в старинных синодиках, остаются неизреченными образы величественные. В этой еще несказанности и заключается та скрыня народная, та чаша неотпитая…»
Еще в детстве зародившийся интерес Николая Константиновича к великой славянской и индо-европейской истории и культуре, ее связям с Востоком получал поддержку: «Обсуждали мы о величественном эпосе Литвы с В. В. Стасовым и Владимиром Соловьевым. У Литвы было всегда много друзей. Слушая о моих картинных планах, Владимир Соловьев теребил свою длинную бороду и повторял: “А ведь это Восток, великий Восток”. А Стасов усмехался в свою еще более длинную седую бороду и приговаривал: “Как же не Восток, если и язык-то так близок к санскриту!” Где остались теперь мои “Кони Световита”? Была и картина “Вайделоты”. На поляне среди священных дубов творились древние обряды… Также была картина “Перкунас”».
Глубокий интерес и уважение к истокам родной культуры и веры подкреплялся также и совершенно особым семейным знакомством с великим русским подвижником отцом Иоанном Кронштадтским, глубоко почитаемым в семье Рерихов. Его посещений в их доме всегда ждали с особым благоговением.
«По… набережной, – вспоминал Николай Константинович, – издалека замечалась заветная, жданная карета, и торопливо-заботливо проносилось по дому: “идет”, “приехал”. И опять входил благостно улыбающийся, как бы пронизывающий взором о. Иоанн и благословлял всех, сопровождая благословения каждому каким-то особым, нужным словом. Кому-то Он говорил: “Радуйся”, кому-то “Не печалуйся”, кому-то – “В болезни не отчаивайся”. Все эти быстрые слова имели глубочайшее значение, открывавшееся иногда даже через продолжительное время.
Затем говорилось “помолимся”. После чего следовало то поразительно возвышающее служение, которое на всю жизнь не забудет тот, кто хоть однажды слышал и приобщался ему. Поистине, потрясающе незабываема была молитва Господня в устах о. Иоанна. Невозможно было без трепета и слез слушать, как обращался этот Высокий Служитель к самому Господу с такою верою, с таким утверждением, в таком пламенном молении, что Священное Присутствие проникало все сердца.