Нездешние - стр. 68
– Постой, – говорит мужской голос. – Она не смотрит ли на нас?
– Она нас видит?
– Как она может…
Молниеносное движение – мозг Моны не сразу осознает, что это было, а когда осознает, все равно настаивает, что такое невозможно.
Статуя, похожая на быка, взмахивает конечностью. Чего статуи делать не должны, говорит себе Мона. А если она машет, значит, не статуя, а…
Мона вдруг проваливается, рушится с черной равнины в темноту. Падает, пока не ударяется о матрас – что непонятно, ведь она только что на нем лежала, – и, проснувшись, как от удара, задыхаясь, озирается по сторонам.
Она лежит в углу главной спальни своего дома. И, хотя готова поклясться, что она здесь не одна, но, оглядев все темные углы, никого не находит. Просторная комната пуста.
Тишину разбивает пронзительный визг звонка. От неожиданности у Моны сводит все мышцы, в животе и плечах отзывается острая боль. С новым звонком она понимает, что слышит стоящий в пыльном углу гостиной аквамариновый телефон.
Подойдя к нему, она пережидает еще четыре звонка. Звонящий, кем бы он ни был, не сдается.
Мона ожидает той же шутки, что в прошлый раз. Подняв трубку, она рявкает в нее:
– Какого черта?…
В трубке изумленно ахают и застенчиво откашливаются.
– Да, – торопит Мона. – Продолжайте. Говорите.
Тишина.
Затем:
– Вам надо ехать домой.
– Что? – не понимает Мона. – Вы о чем, черт возьми?
– Уезжайте домой, мисс Брайт. – Голос слышится как сквозь прижатый к микрофону носок, но все равно понятно, что говорящий очень молод.
– Я дома, – отвечает Мона.
– Нет, домой, откуда приехали. Уезжайте из этого города.
– Понятно, только… не лезли бы вы не в свое дело.
– За вами следят, – настаивает голос. В нем слышен подлинный ужас. – Они о вас говорят.
– Кто?
– Они все. Вы что, не знаете, что они такое?
– Что? – переспрашивает Мона. – Что значит – «что»?
– Уезжайте как можно скорее, – говорит голос. – Если они вас выпустят.
Щелчок – и линия глохнет.
Мона осматривает трубку и задумчиво опускает ее на место.
Этот голос ей знаком, наверняка.
Она возвращается в постель и уже засыпает, когда ее осеняет мысль: не этот ли голос советовал ей недавно хлебцы с подливой? Но Мона уже спит, и мысль исчезает, забывается.
Миссис Бенджамин накрыла к обеду у себя во дворе за домом. На улице прохлада – двадцать два градуса, а тополя у нее тщательно подрезаны так, что образуют над двориком легкий балдахин, защищающий от полуденного солнца. Садик у нее, прямо сказать, потрясающий: большие купы цветущих вьюнков расползаются по чугунной ограде, а острые листья лилейных торчат вдоль гранитных бордюров. Вид как с картинки из журнала «Жизнь на юге», и к ее гостьям, к сожалению для Моны, это тоже относится: все пришли в летних платьях с подобранными в стиль украшениями, в легких туфельках и узких очках от солнца. Мона, выросшая на нефтяных равнинах и общавшаяся лишь с замкнутым мужем, всегда сомневалась в своей женственности, а здесь чувствует себя вовсе не на месте, с таким уровнем эстрогенов ей не тягаться. Не улучшает положения и ее малый рост, наряд – словно выбралась в туристский поход, и явная принадлежность к латиносам, которых здесь, кроме нее, нет.