Незакрытых дел – нет - стр. 11
Оба молодых человека удивились, когда секретарша – матрона лет пятидесяти с крашеными волосами, в длинной серой юбке и белой блузке с рукавами-буфами – первым вызвала младшего из них. Иаков и Исав, старая история о первородстве и сопряженных с ним привилегиях[13].
У подполковника имелись на выбор две возможности. За долгие годы практики он довел свое мастерство до совершенства и с легкостью мог пустить в ход любую из них, все нужные фразы, от и до, были наготове, лежали в ящике стола, открывай и бери: одна зловещая, другая приветливая; в первом варианте за словами таилась угроза, вдалеке собирались темные грозовые тучи, а может быть, и препятствия для карьерного роста, тогда как во втором – блестящие перспективы, уверенность в завтрашнем дне и розовые восходы на горизонте. Как и подобает виртуозу, он назубок знал все реплики, весь сценарий, а из всех своих служебных обязанностей именно вербовку считал делом самым волнующим и вдохновенным, этот момент приносил ему больше всего удовольствия, потому что был ближе всего к тому, о чем он мечтал в детстве, – к театру; эту роль он играл охотнее всех прочих, хотя прекрасно понимал – он был не идиот, – насколько никчемны и смехотворны перспективы, которые он собирался открыть перед сидящим напротив молодым человеком; тот, конечно, не мог знать, что его ожидает, однако все его существо охватила легкая дрожь, как бывает со всеми подозреваемыми, в том числе и с теми, кого обвиняют в том, чего они точно не совершали. Страх он, наверное, тоже испытывал – такой, когда не знаешь, чего боишься, но боишься все равно; об этом свидетельствовали и вызванная волнением бледность, и то, как он дышал, заметно приоткрыв рот, и легкое покраснение кожи, и засверкавший вдруг взгляд, и прочие признаки, которых человек несведущий вряд ли заметил бы, – признаки, о которых сам этот человек, естественно, даже не подозревает, и хотя никакой он не подозреваемый, потому что с чего бы его стали в чем-то подозревать? – этим благоприятным моментом надо было воспользоваться, чтобы дать ему почувствовать, что в смысле власти никакого равенства тут нет, но, конечно, мягко и осторожно, так, чтобы не вспугнуть добычу, а, наоборот, подстеречь ее и заманить в силки, и тогда уже вполне достаточно – даже когда имеешь дело с более изощренными умами, чем у этого парня, – просто легкого намека на превратности и злоключения, которые могут ожидать их на жизненном пути. На курсах повышения квалификации в Москве подполковнику на лекции по политической истории каким-то чудом попался зачитанный до дыр томик Талейрана: заметив его жадный взгляд, гениальный подполковник Волков всучил ему эту книгу, по-мужски похлопав по плечу; потом он ценой немалых трудностей достал-таки французско-венгерский словарь и смог ее прочитать – конечно, он врал, что знает французский, вранье стало уже своего рода профессиональным недугом; как заявил однажды его начальник, рассказывая о своем романе с женщиной: только давайте не будем называть это враньем, и потом прибавил: «Это же просто дипломатия!» Нет никаких сомнений, что тогда-то будущий подполковник и влюбился на всю жизнь в этого перешедшего на сторону революции епископа, Шарля Мориса де Талейрана-Перигора, если называть его полным именем, и выучил наизусть его лучшие афоризмы – не ему ли принадлежат слова о том, что женатый человек с детьми ради денег готов на все? У конторы, конечно, больших денег не было, да и не в деньгах суть, хотя время от времени платить приходилось: расплачиваться за «головы», вознаграждать за услуги, покрывать относящиеся к делу мелкие расходы – суммы ничтожные, однако достаточные, чтобы получше приковать к себе этих мазуриков, если не чем-то иным, так сознанием своей вины; не Талейран ли сказал, что «язык дан человеку, чтобы скрывать свои мысли»? До чего же хорошо сказано! Подполковник начал перебирать в голове другие афоризмы, искал, чем бы блеснуть перед сидящим напротив молодым человеком, который работает в театре и о котором говорят, да это по нему и видно, что он весьма образован и очень умен