Невидимые. Банды старой России - стр. 41
– Думайте обо мне все, что хотите, но мне в самом деле известно не больше вашего, – устало заметил Червинский.
Он вышел на крыльцо, присел на ступеньку и закурил. Бирюлев не сменил положения и теперь возвышался над сыщиком – что вполне устраивало.
– Единственное, за что можно было зацепиться – это странные следы. Рассыпали муку – видимо, дядя, в отличие от остальных, сопротивлялся. Однако после того, как тут потопталась толпа, я больше не уверен, что те отпечатки оставили преступники.
Дядя? Репортер, наконец, уяснил связь.
– Что за следы?
– Эх… Да такого просто быть не может. Мне, очевидно, показалось, либо их повредили… Либо, что более вероятно, я чего-то не понимаю… – Червинский словно разговаривал сам с собой.
– Я тоже видел следы, – солгал Бирюлев.
– Где? В каком доме? – оживился сыщик.
– У господина Коховского.
– Как они выглядели?
Бирюлев задумался, представляя темный коридор Старого Леха.
– Отпечатки в пыли.
– А мы пропустили. Где же вы их нашли?
– На втором этаже, у спальни. С краю, – убедительно уточнил Бирюлев.
– Я и впрямь сойду с ума! – с тоской сообщил Червинский. – А они… не показались странными? Что они вам напомнили?
– А вам?
Сыщик посмотрел Бирюлеву в глаза, очевидно, размышляя о чем-то, но вслух произнести не решился.
Вместо того он предложил:
– Не хотите зайти?
– Да за что вы нас держите тут, как скот? – причитала крестьянка, встав аккурат напротив стенного оконца. Оно, однако, и не думало открываться. – За что мы так маемся, без вины виноватые?
– Какой сегодня день? – спросила Матрена у маленькой рыжей воровки. Ее привели только вчера – в датах еще не запуталась.
– Воскресный. Десятое, июня месяца.
Прачка покачала головой.
– Ровно неделя прошла.
С тех пор ее вызвали лишь однажды. Спрашивали об убийстве, суля каторгу, а то и повешение. Про дочь, конечно, слушать не стали. А потом вернули – и забыли.
Обычное дело, по словам постояльцев.
– Вот в баню бы, – мечтательно вздохнула Матрена, расчесывая до крови искусанные клопами ноги.
– Ишь, чего захотела, – расхохотался одноглазый.
Пока наружу вышло лишь четверо. Трое – чтобы отправиться в тюрьму и исправительный дом, а вот про последнего говорили, что на волю.
Каждый раз, когда кого-то звали, Матрена вцеплялась в него мертвой хваткой и просила передать весточку детям. Как правило, ее отпихивали. Но кто-то и соглашался – но только те возвращались обратно.
Выпущенный же не сказал ни да, ни нет. Оставалось надеяться, что на радостях он подобрел и поспешил исполнить волю случайной соседки… Только, по правде, Матрена ни на миг в это не верила. Наверняка счастливчик вовсю хлестал горькую – праздновал избавление, забыв обитателей хлева.