Невеста - стр. 34
Мама была выше папы на полторы головы. Он носил ботинки на толстой подошве, а она никогда не делала высоких причесок. Наверное, над ними смеялись, даже скорее всего смеялись, но мне эта их разница казалась чем-то естественным.
– Я сказать плохо?
– Нет.
Не его вина, что однажды началась война. И что докатилась она до побережья, до маленького городка, где соседи знали друг друга и потому двери домов никогда не закрывались. И сами эти дома были нарядными, как игрушки, особенно по весне, когда распускались гиацинты – белые, лиловые, красные и нежно-золотистые, сорта «Шампань». Потом наступало время нарциссов… тюльпанов… фрезий, роз и высоких ирисов, чьи восковые лепестки найо Барру добавляла в отбеливающие кремы, в ароматные воды и, кажется, даже в варенье.
Ей просто нравились ирисы.
В лагере она рисовала их на песке и горько плакала, когда кто-то наступал на рисунок. Найо Барру была слишком стара, чтобы выдержать долго, умерла в первый же месяц, так и не сумев поверить в реальность происходящего. А может, и к лучшему, что умерла… в первый месяц – не так страшно было.
– Завтра на рассвете уходим.
Уж лучше говорить о будущем, чем о прошлом.
И Оден, к счастью, не стал приставать с вопросами. Он развернулся и пошел по собственному следу, двигаясь куда как уверенней. Вот и молодец. Пусть тренируется.
Я себя тоже займу.
Выкину проклятые ирисы из головы… а они все не уходили и не уходили. Палисадники. Домашний виноград, который зрел долго, но, вызревая, становился сладким до невозможности. И отец срезал его целыми гроздьями, складывая в дубовые бочки.
Их мыли за неделю до сбора, и я ненавидела эту работу, вечно потом руки в занозах были.
Вино делали все, не на продажу, но принято было; в каждом дворе – свой маленький секрет, который делает вино особым. И я еще помню терпкую сладость муската, цвет его янтарный, золотой…
…убей его, и станет легче.
Лес знал, когда вступить в беседу. Но он неправ: не станет. Я знаю, мне пришлось убить, пусть не пса, но… какая разница? Чужая смерть, как дурман-трава, дает лишь временное облегчение, а потом только хуже.
– Оден, не уходи далеко, – попросила я.
Он добрался до бочага и, сев на краю, трогал воду. Она же радовалась знакомству и спешила играть, подсовывая ему то листья, то пучки травы, то ряску.
И одежду его почистила: намокнув, лохмотья стали почти неподъемными. Я бросила их на ветку: до утра, если повезет, высохнут.
– Там птица. – Нырять Оден не стал. Все-таки на редкость благоразумный у меня спутник. – Прилетела. Убил.
Ворон, и крупный, тоже удача. Мясо, конечно, будет жестким и с душком… пожалуй, его имеет смысл подкоптить слегка. И часть зайца тоже. Остальное сварим.