Неувядаемый цвет. Книга воспоминаний. Том 2 - стр. 70
– Троюродным братом.
Вопрос к Любимову:
– Подтверждаете?
– Подтверждаю.
Вопрос к Орлову:
– Когда был у вас с Любимовым разговор террористического характера?
– Не помню.
– Как не помнишь? Ты ж мне аварил, шо второго мая этого ода?
– Не помню, – повторяет Володя.
– Любимов! Выйдите в коридор и ждите, пока я вас позову.
В коридоре до меня доносятся крики Исаева. Спустя некоторое время вхожу. Договорились: второго мая 1933 года.
Вопрос к Орлову:
– Где был этот разговор?
– Не помню… Не то у нас на квартире, не то мы встретились случайно на улице.
– Как не помнишь? Ты ж мне аварил, шо у вас на квартире.
Опять я выхожу, опять крики, опять Исаев меня зовет. Помирились Исаев с Володей на том, что разговор происходил у Орловых, на Александровской площади.
– Какой был разговор?
– Точно не помню.
– Как не помнишь?
И опять я выхожу, и опять крики, и опять меня зовут.
Володя диктует:
«Я сказал Любимову, что на Красной площади во время демонстрации плохая охрана и что поэтому легко совершить тер. акт против вождей».
– А что сказал на это Любимов?
– А Любимов ничего на это не сказал.
Вопрос к Любимову:
– Был такой разговор?
– Такого разговора я не помню.
– Не помните, или его не было никогда?
– Такого разговора не было никогда.
– Очень хорошо! – воскликнул Исаев, и это восклицание можно было истолковать так: ну вот теперь-то мы за тебя, голубчик, возьмемся!..
Он дал прочитать и подписать протокол сперва Володе, потом мне. Я прочел. Слово «никогда» в моем последнем ответе было написано раздельно: «ни когда». Мы оба расписались. Володю увели.
– Ну что ж, Николай Михайлович, будете сидеть, – неожиданно мягко и как бы с сожалением заговорил со мной Исаев: дескать, я тут ни при чем, пеняйте на себя.
Я молча пожал плечами.
– Пойдемте, – сказал Исаев и, выйдя в коридор, потрепал меня по плечу: – Подумайте, Николай Михайлович, молодой светлой гала-вой и… бросьте вашу спесь!
Затем он отдал распоряжение отвести меня обратно в камеру.
В камере вокруг меня сгрудились самые близкие мои друзья: Беляев, Никольский, Гедройц, Брауэр, Коншин, Яша Розенфельд, Ваня Кондратьев и те, с кем я был не так уже близок. Выслушав меня, все в один голос сказали, что дело мое подходит к концу, что после очной ставки меня на допрос, по всей вероятности, таскать уже не будут, что я «сорвал» следователю очную ставку, что я и себе, и моему одно-дельцу облегчил положение, что по канве нашего дела следователю при всем желании особенно замысловатых и ярких узоров не вышить и что дадут нам, судя по всему, не много.
Судьба потом ни разу не свела меня ни с кем из сокамерников. Все, наверно, погибли в разное время и от разных причин… А как бы мне хотелось встретиться с наиболее близкими мне – доктором Беляевым, Юрочкой Никольским, Яшей Розенфельдом, Адольфом Самуиловичем! Не наговорились бы…