Неувядаемый цвет. Книга воспоминаний. Том 2 - стр. 28
Люди «могут в вере блудить сколь им угодно». Надо, «чтоб Бог верил в людей», а Бог «отринул лицо свое от земли» и в людей больше не верит[9]. Так рассуждает у Клычкова Петр Еремеич во время первой мировой войны, но его устами здесь говорит Клычков – очевидец революции и войны гражданской. Человек превзошел всякую меру жестокости, и Бог от него отказался – в этом, по Клычкову, трагедия России. А наука, не озаренная верой, – как утверждает уже не герой, а сам автор, – «камень над гробом незрячей души; плавает в этой науке человеческий разум, как слепой котенок в ведре…»>3. Чего же можно ожидать от человека, если от него отвернулся Бог, если он попал в лапы к железному черту? Что же ожидает Россию, как не мерзость всяческого запустения?
«Последним поэтом деревни» был не Есенин, а Клычков. Есенину еще только слышался издалека звук погибельного рога, он вместе с Клычковым предчувствовал смерть прежней деревни, Клычков был ее очевидцем.
обращаясь к родным местам в поэме «Сорокоуст», предсказывал Есенин. Он отпел деревню еще заживо и сам оборвал свою песню и жизнь… Клычков пережил коллективизацию. Клычков слышал надсадный гул трактора. Клычков после сборника стихов «В гостях у журавлей» (1930) не выпустил ни одной новой оригинальной книги – ее все равно не напечатали бы. (В 1934 году лишь переиздали роман «Сахарный немец».)
После ликвидации РАПП он было приободрился.
– Ласточка может теперь лететь куда она хочет, – заявил он на собрании московских писателей.
Но его тут же одернули: «Нет, брат, шалишь, – ласточка обязана лететь только в сторону социализма…»
В отношениях Клычкова с Есениным было много ребячливого и нарочитого.
Из уст писателя Глеба Алексеева я слышал полулегендарный рассказ. По Тверскому бульвару от памятника Пушкину идет Есенин, от памятника Тимирязеву – Клычков. Напротив Дома Герцена друзья встречаются. Объятия, поцелуи.
– Сергей, милый! – по-рязански поет Есенин.
– Сережа, родной! – окает басом Клычков.
Отправляются в ресторан. Пропускают по одной, по второй, по третьей. После седьмой Клычков обращается к Есенину с вопросом:
– Сережа! Кто, по-твоему, сейчас у нас в России первый поэт?
– Первый – я, – не задумываясь, отвечает Есенин, – а второй, конечно, ты, Сергей.
– Нет, Сережа, первый – я, а вот второй – второй, без всякого сомнения, ты.
Спор кончается потасовкой.
Повторялись такого рода дискуссии будто бы многократно.
Но Клычков и Есенин были так близки между собой в самом для них главном, что эта брань составляла для обоих Сергеев всего лишь потеху.