Неувядаемый цвет. Книга воспоминаний. Том 1 - стр. 25
Перевожу взгляд с о. Владимира на о. Иоанна Песоченского, священника Никитской церкви. Он высокого роста, у него осанка проповедника, всегда чуть откинутая голова, вдохновенное лицо. Он тоже ума палата. В молодости и даже в среднем возрасте он, говорят, пил жестоким запоем, но впоследствии титаническим усилием воли победил этот роковой для многих духовных лиц недуг, и на моей памяти он уже был трезвенником. Служит он как будто несколько театрально, однако надо вчувствоваться в его интонации, и тогда поймешь, что театральность эта не благоприобретенная, не выработанная, не нарочитая, а органическая. Иначе он служить не может. В отличие от о. Владимира о. Иоанн прекрасный проповедник и прекрасный рассказчик. Где бы и о чем бы он ни говорил: с амвона – о смысле Духова дня или за чайным столом – о перипетиях русско-японской войны, его, бывало, заслушаешься. Небо явило к нему великую милость: он скончался в 1927 году, весной, до сплошной коллективизации, до сплошного закрытия храмов и до ареста двух своих сыновей.
А вот священник Фроловской церкви о. Николай Бриллиантов, немудрящий, обремененный огромной семьей, поневоле уделяющий много времени и внимания заботам о хлебе насущном. Если ему надо поскорее на сенокос или на уборку картофеля, он проборматывает службу или требу, как брат Жан из «Гаргантюа и Пантагрюэля». Но если ему торопиться некуда, как благолепно, с каким неподдельным чувством он служит! Кажется, это о нем сказал Некрасов в «Русских женщинах»:
О. Николай часто служил панихиды по моему отцу, я у меня до сих пор в ушах его воистину скорбный, западающий в душу голос:
О. Николай анекдотически вспыльчив – и в силу характера, и от досаждающей ему мысли: как прокормить жену и детей – мал мала меньше? И вот он в замызганной рясе яростно торгуется с бабой на базаре из-за липшей копейки («Дорого, матушка, дорого!»), и вот в Великий Четверг, к вящему соблазну прихожан, из алтаря слышится его голос:
– Заповедь новую даю вам… не дуй в кадило, болван!
Из песни слова не выкинешь. Из человеческой жизни единой черточки не смажешь. Но вот поди ж ты! Стойкостью о. Николай отличался подвижнической. Когда революция разразилась, дети его были еще малы, а двое младших родились уже после революции. Новая жизнь первое время била не непосредственно по о. Николаю, а по его детям, что́ ему, строгому, но чадолюбивому отцу, было, конечно, еще больнее. Уже в годы НЭПа его детям, как детям «лишенца», не было доступа в средние специальные учебные заведения, не говоря уже о высших. Иные успели проскочить в какой-нибудь педагогический или сельскохозяйственный техникум, иные учились по подложным документам. И вот дойдет Петя до последнего курса, и вдруг – вон, на все четыре стороны. Еще через год откуда-то вышибают Катю. А в 1930 году из шестого класса средней школы исключили Аню только за то, что она отказалась принять участие в «добровольной» подлиске на «Заем индустриализации». Уже перед самой войной, весной 41-го года, его сын Коля в очередной анкете на вопрос о социальном происхождении ответил «сын культ, служ.», в страусовой своей наивности надеясь, что отдел кадров расшифрует его ответ так, что отец H. Н. Бриллиантова служил в каком-нибудь культурно-просветительном учреждении.