Нет причины для тревоги - стр. 38
Ужас, который охватил его ночью в нью-йоркском отеле, распылился и исчез в облаках за окном иллюминатора в самолете. Он летел к намеченной цели, еще неясно какой, но в самой этой целенаправленности было нечто вдохновляющее. Он дрожал, но это была не дрожь страха перед постыдным разоблачением, как предыдущей ночью в отеле, а дрожь возбуждения перед кардинальной переменой его жизни, на решительном развороте судьбоносного маршрута. До этого он блуждал впотьмах по лабиринту улиц большого города жизни, в темных переулках своего сознания, шаркал по асфальту в стоптанных туфлях своей судьбы, толкался между ресторанными столиками человеческих отношений. Сейчас он ощущал себя как святой Павел на пути в Дамаск. Его прошлое представилось ему как запутанный, но неумолимый маршрут к новой свободе в новой географии. В Каракасе он начнет новую жизнь. От душевного состояния позорного раскаяния не осталось ни следа. Там, в райской ложбине американского заповедника, под ветвями кедров и сикомор не только он эвакуировал свой желудок, освободив его от российских кулинарных кошмаров, но и поставил окончательную точку в хронике бесконечных перекрестных допросов о его паспортной личности в общей лагерной свалке перемещенных лиц. Они хотели вывернуть его внутренности наизнанку – пожалуйста: вот мое дерьмо, смотрите!
Я гляжу в ресторанное окно. Напротив, за столиками на тротуаре, все те же, но в несколько ином ракурсе. Появляется официант с огромным дымящимся блюдом. Он ставит его на столик между бородачом с сигарой и шефом с бабочкой. Они выпивают, и бородач подцепляет закуску пальцами из блюда, явно на пробу. Они начинают о чем-то спорить. Бородач затягивается сигарой и затем втыкает сигару в центр блюда. Шеф с бабочкой вскакивает и хватает бородача за лацканы пиджака. Столик качается, и блюдо летит на асфальт. Появляется официант со шваброй и ведром, чтобы убрать разбитое блюдо, огибая бородача и шефа для безопасности кругами, как хорошо охраняемую границу. На углу я замечаю фигуру полицейского.
В аэропорту Каракаса, пройдя паспортный контроль, Альперт сразу направился в зал внутренних авиалиний и через пару часов приземлился в Сан-Кристаболь. В одном из туристских агентств этого провинциального аэропорта он взял напрокат джип с гидом-водителем. Но водитель появился не один. Их было двое, оба с автоматами, патронташем и револьверами за поясом. Как будто они снова пересекали советскую зону в Берлине. Но это был не Берлин и не Москва. Это была страна Донато, где в наши дни без личной охраны не путешествуют. И он смотрел глазами Донато из окна джипа на крытые грузовики с солдатами, на заброшенные фабрики и пустынные деревни. Попадались блошиные рынки и барахолки, случались гигантские заторы в трафике, шоссейки с колдобинами и небоскребами на горизонте, обшарпанные фасады зданий с колоннадой и орущие толпы манифестантов с плакатами. Наконец они выбрались из городской толкучки. Мимо проплывали прерии и горы, заслоненные крупноблочным строительством, водопады с озерами, где плавали пластиковые пакеты. Он воображал себе джунгли и крокодилов, сомбреро и мустангов, кастаньеты и бой быков из рассказов Донато, но в глаза шибало размахом социалистического строительства и нищетой. Джип с личной охраной пересекал страну перманентной диктатуры, зоологического капитализма, декаданса и народно-освободительного движения – какие еще идеологические клише наворачивались у Донато перед глазами?