Нет кармана у Бога - стр. 5

– Что, на чёрный кофе с последствиями? Или подыскиваете девственницу на вылет в Монако?

– А вы умная, кажется, – пробормотал я, впервые слегка растерявшись за долгие годы охмурения симпатяжек, – не знаю вот только, плохо это или очень плохо. И смешная.

Она согласно кивнула, продолжая активно сопротивляться толпе, но уже не делая попыток высвободить локоть из моего прихвата.

– Но этот недостаток вполне компенсируется моей красотой. Не находите?

Через час пятнадцать она сидела напротив меня, с чашкой остывшего грузинского чая второго сорта, в продавленном, местами облысевшем кресле в стиле арт-деко, доставшемся мне от интеллигентной бабушки Софьи Гомберг. Кресло располагалось у стены, чуть в стороне от такой же наследной акварели Зоммера «Караван в пустыне Гоби», картон, 25x90. Она сидела, прикрыв глаза, и внимательно слушала сочинённый мною текст в моей же чувственной читке. Рассказ назывался «Загадка интегрального исчисления» и поначалу был не особенно мною любим. Потому что в сущности своей это была исповедь страдающего педофила, и в нём я, признаюсь, решил некоторым образом пооригинальничать, сыграв на необычности самой темы. Хотя педофилов презираю вообще-то. Даже мучающихся из-за своего конкретного несовершенства.

Но именно его она выбрала из предложенных мною немногих не изданных к тому времени рассказов, после того как всеми правдами-неправдами мне удалось-таки затащить её к себе на Фрунзенскую набережную и усадить в арт-деко. Пока затаскивал, пытался достучаться до объекта, соорудив на лице игриво-серьёзную мину:

– Имей в виду, вероятней всего, у тебя не будет второго шанса произвести первое впечатление.

– Это сверхтонкий и удивительно мудрый рассказ, – выдержав недлинную паузу, наконец произнесла она. – Это об одиночестве несчастного человека. Но в чём-то и счастливого, потому что настоящее одиночество – это когда внутри себя интересней, чем снаружи. Хотя и трудней несоизмеримо. И если тяжело по-настоящему, то это означает, что ты движешься в верном направлении. В толпе одиночество острее на вкус. Но самое страшное одиночество – это когда не хочется плакать. Когда даже не нужно, чтобы тебя жалели. И когда можно не врать, что тебе хорошо. Как у твоего героя. И ещё… Я, Мить, хотя и не та сложносочинённая девушка, какую ты себе придумал, но всё-таки скажу – думаю, ты больше талантливый, чем умный, если не полюбил то, что сам же создал. Понимай это как хочешь. – Она поднялась и поставила недопитую чашку на консоль девятнадцатого века, тоже порядком ободранную, выменянную когда-то на неработающий двухкассетник фирмы «Грюндиг». – А теперь мне пора, извини…