Нерчинская каторга. Земной ад глазами проповедника - стр. 24

Я, слыша это, похвалил его за чистые мысли о Христе и стремления к Нему.

В тот же день мне пришлось встретиться в одиночной камере с одним интересным каторжником. Он несколько лет прикидывался глухонемым. Когда я пришел к нему и начал с ним говорить, он прослезился и сказал мне:

– Если вы друг арестантов, то поклянитесь, что никому не скажете, что я не немой и не глухой.

Я поклялся. Тогда арестант тихим голосом, почти шепотом начал мне говорить:

– Я очень нервный, мои нервы развинтились от моих преступлений. Чтобы избежать всякого рода разговоров с арестантами, я решил прикинуться глухонемым. Перед тем, как стать глухонемым, я убежал из тюрьмы; меня поймали, высекли, и с того времени я перестал говорить.

Отдых работающих в разрезе

Возвращение ссыльно-каторжных с работ

– Вам тяжело в таком состоянии находиться, – сказал я ему.

– Нет, – ответил арестант, – я далеко лучше себя начал чувствовать: здоровье-то мое очень сильно пошатнулось. Если бы я не прикинулся глухонемым, я бы не вынес, я наверное самоубийством кончил бы.

После нашей беседы с ним, я оставил его и пошел по другим одиночным камерам. Проходя палаты и камеры, я чувствовал свою виновность перед этими несчастными людьми. Чувство виновности заключалось в том, что я ни в чем существенно не мог им помочь. Мне хотелось бы всех их выпустить на свободу; мне хотелось бы всех их вознаградить за тяжелую каторжную жизнь, пережитую и переживаемую ими. Здесь в первый раз в моей жизни воспылал гнев во мне против правительства и против всего христианского духовенства.

Наступил вечер. Арестанты пожелали пригласить меня в самую большую палату, куда они собрались в огромном количестве. Здесь я первый раз встретился со свободным и откровенным высказыванием не одного, а целой массы арестантов. Один пред другим каждый из них высказывал свое мнение, свои взгляды на жизнь, на религию, на христианство, на государство, на государственные законы, на суды, на наказания, на каторжную жизнь и т. д., и т. д. Говор стоял столбом. Временами появлялись у всех взрывы смеха, временами почти у всех появлялись на глазах слезы. Вот один говорит о том, что вообще государство – это сплошное зло, сплошное насилие, оно, пока будет существовать, до тех пор будет царить диавол на земле. Другой говорит, что если бы Церковь была верна Евангелию, зла не было бы на земле. Третий, не слушая первых, говорит: нужно ввести только одно христианское воспитание, тогда наполовину зло уменьшится на земле. Четвертый кричит: тут причина всякого зла в нашей жизни, мы сами виноваты в ней. Если бы мы были другими, если бы мы не грешили, воздерживались бы от всего худого, тогда и Церковь, и государство были бы другими. Пятый вопит: если бы я был императором, я бы превратил города в дачные места, села и деревни украсил бы садами, везде построил бы университеты, институты, войско бы держал в качестве одной милиции, рабочих удовлетворял бы как можно лучше, рождавших вне брака девушек поднял бы материально на высоту законной матери. Сибирь бы всю использовал для внутреннего блага моего государства. Церковь бы превратил в школу религиозной нравственности, у каждого храма я выстроил бы религиозный театр. Вот тогда была бы жизнь на земле, при такой жизни не было бы никакого преступления, а не было бы преступления – не было бы ни тюрьмы, ни каторги. Шестой говорит о том, что люди все теперь больны физически и нравственно, что при таком состоянии всего человечества не стоит ни о чем хорошем мечтать. Седьмой говорит о том, что причина всякого зла – это культура. Не будь ее – совсем было бы другое.