Непрерывность - стр. 26
Когда я смотрю на луну в свой телескоп и вижу в бледном ночном отраженном солнечном освещении ее кратеры на безвоздушной голой поверхности, возникает странное чувство нереальности жизни. Луна напоминает о космосе, как мое озеро напоминает об океане.
На земле мир кажется безграничным: с огромными материками, океанами, с климатом, который разнится от глубокой мерзлоты до испепеляющей жары; джунгли и пустыни – как разные планеты, но в реальности все сосредоточено на смешном расстоянии в несколько десятков тысяч километров – несерьезное расстояние даже по сравнению с расстоянием до Луны, а уж тем более до Солнца.
Глядя на безжизненные кратеры, понимаешь, что по сравнению со вселенской бесконечностью наша планета – это молекула сродни молекуле водорода с прилипшим электроном-луной, и непонятно: жизнь на этой планете – то ли какое-то недоразумение, то ли великое чудо, то ли вселенская закономерность, неизбежность которой определяется неисчислимой безграничностью возможностей.
Луна, как и глубина, навела меня на мысль о Непрерывности. Она напоминала о непрерывности времени и пространства, хотя это была непрямая ассоциация. Описание луны после себя оставила каждая цивилизация, имевшая письменность. Луна обожествлялась, по ее движениям составлялись лунные календари, о ней писали в городах Месопотамии и в долине Нила, финикийцы на Средиземном море и греки под стенами Трои, иудеи в Иерусалиме и майя в Америке.
Ее видели со всех материков люди, живущие в одно и то же время, но не ведающие о существовании друг друга, а только предполагающие, что мир намного больше их теперешнего обиталища. Люди рисовали Луну, писали о ней и тем самым как бы делали Луну свидетелем всего происходящего на земле, и благодаря этому она оказалась визуальным доказательством существования исторического прошлого.
Люди из разных стран, описавшие одно и то же лунное затмение, произошедшее пятьсот лет назад, для нас сегодняшних являются чем-то единым, они объединены датой лунного затмения и помечены ею, как архивным кодом. В нашем виденье их ничто не разъединяет, с нашей точки зрения, между ними нет границ. Все границы из прошлого не имеют никакого смысла (где граница между шумерами и их соседями?), они абсолютно искусственны, они все растворились во времени, как пятна грязи в стиральном порошке.
Но мы пытаемся создать новые границы и из нашего времени опустить их в прошлое: конец Средневековья – двадцать девятое мая тысяча четыреста пятьдесят третьего года. Средневековье и его конец. Наш мозг нуждается в границах. Просто когда мы оборачиваемся в прошлое, то словно высвечиваем фонариком одно пятно из темноты, и оно, это яркое пятно, прыгает на нас, как из-за угла, и нам кажется, что это освещенное пятно существует само по себе, и мы не в состоянии расширить свое виденье.