Непокорный арестант: от «Кащенко» до «Бутырки». Часть 2 - стр. 22
Вадим и Борис сразу набросились на меня, чтобы я прекратил заниматься глупостями и непременно начал есть. Аргументом стало, что последним, кто умер от голодовки, был Анатолий Марченко, в 80-е годы, когда уже Горбачёв пришёл к власти. Тогда этот известный диссидент проголодал 90 суток, он уже начал выходить из своей протестной акции, получив гарантии, что всех политзаключённых выпустят из тюрем, но смерть всё-таки настигла его.
– Борис Львович, вы неправы. Только в этой больнице умерли двое из-за голодовки в последние два-три года, – парировал я. – Правда, одному поставили диагноз «сепсис», а другому – «отёк мозга».
Это в подробностях, даже с фамилиями умерших, рассказал врач-эндоскопист Чингиз Шамаев, кумык из Хасавюрта. Да, собственно, и не только он, а многие тюремщики.
К сожалению, гражданское общество не считает голодовки опасными для здоровья, а больше – политическим фарсом. В сухом остатке решили с Горшениным и Клином попросить СИЗО вернуть мои рукописные тексты, чтобы мне не уходить на сухую голодовку. Тексты вернули. За это Вадиму и Борису огромный респект. К тому же Борис Львович написал большой текст про голодовку, где опять провёл аналогии с Марченко, что для меня весьма почётно. Анатолий Марченко – народный герой среди интеллигенции 80—90-х годов. Да и для меня он символ эпохи наряду с Солженицыным, Гинзбург, Сахаровым. Вадим Горшенин тут же написал статью о моей голодовке и опубликовал на своём сайте Правда.ру. Несмотря на заключение, что, в случае моей смерти, это будет уход от ответственности и признание своей вины, я всё равно считаю полезной эту публикацию, как, впрочем, и сам приход Горшенина.
На следующий же день Сергей Поздеев собрал комиссию, вынес мне два выговора и наказал очередным карцером.
– Вы упали в моих глазах, – сказал я Поздееву, понимая, что это, разумеется, не его инициатива.
Вот цена прихода ключевых правозащитников. Тюремщики сидят рядом с нами, поддакивают, слушают про нарушения со стороны тюрьмы, обещают исправить, а как только провожают гостей, на пустом месте дают два выговора и карцер. Председатель СПЧ Федотов, генерал ФСИН Мороз, председатель ОНК Горшенин приходили ко мне буквально за два дня до применения репрессий. Ответственно заявляю, что такого арестанта, как я, в Москве сейчас больше нет – ни к кому не применяется столько наказаний, пыток, избиений, никто не меняет по семь изоляторов за 11 месяцев пребывания под стражей. Мне поставили три полоски в дело – склонен к побегу, нападению, суициду, членовредительству, сделали около 15 выговоров и 7—8 карцеров, устроили пресс-хату в «Лефортово», когда специально подсадили к профессиональному бойцу-тяжеловесу Кодирову, чтобы тот ночью напал на меня с заточкой. Двадцать тюремщиков в «Кремлёвском централе» в касках, с резиновыми дубинками и электрошокерами жестоко избили меня. В Басманном суде порвали наручниками запястья в кровь, а в коридоре суда распыляли перцовый газ. Лишили свиданий и телефонных звонков, заблокировали переписку. Адвокатов генпрокурор Чайка требует отстранить в министерстве юстиции. Защитникам не дают проносить ничего по делу, обыскивая перед каждой встречей по два часа. У меня индивидуальный конвой с индивидуальным автозаком, чтобы исключить общение с другими арестантами. Уже думал, что больше никаких репрессий в их арсенале не осталось, но я ошибался.