Неподвижно лишь солнце любви - стр. 8
Потом уже Наташа написала ему в училище, что и бабушка с дедушкой, и родители заметили изменение в их отношениях. Да и как не заметить, если они с Наташей всё время старались уединиться, чтобы обняться, поцеловаться украдкой, думая, что этого никто не видит. Он навсегда запомнил, какой подавленной и потерянной была она на аэровокзале. По дороге туда украдкой посетовала, что бабушка тоже поехала провожать, мешая им побыть одним последние часы. Он не согласился с этим, заметив, что её, такую подавленную и огорчённую, не стоило пускать одну, тем более билет Дмитрий взял специально на самый поздний рейс, желая до последней возможности отдалить отлёт в Москву.
Когда объявили посадку, они, уже не стесняясь бабушки, прижались к друг другу.
А потом была переписка, да какая! Её письма, писанные прозой, звучали, как лучшая поэзия в мире. Письма приходили почти каждый день, поскольку они писали их, не дожидаясь ответа на отправленные ранее.
И вдруг, в середине октября, Наташа сообщила, что мама категорически отказалась отпустить её в Москву. Предварительно поинтересовавшись, было ли что между ними, и, услышав отрицательный ответ, заявила, на каких, мол, правах ты туда поедешь? Получалось, что можно было бы поехать в том случае, если бы они так и остались просто друзьями? Подумалось: а как бы решила мама, если бы Наташа заявила ей, что между ними уже случилось всё, что могло случиться? И тогда он написал, что в ближайшие дни пригласит её на телефонные переговоры. Он решил попросить Наташу обмануть маму, сказать, что между ними было всё, в надежде, что тогда её всё-таки отпустят.
В назначенный день он отправился на Центральный почтамт, что на Кировской, но просидел там два часа безрезультатно, не ведая, что и Наташа всё это время была на переговорном пункте в Симферополе, также напрасно ожидая, когда её пригасят в кабину междугородней связи. Просто и он, и она были ещё слишком скромными для самостоятельного обитания в суровом мире жизненной прозы и стеснялись лишний раз потревожить телефонисток. Судьба словно бы развела их в тот день, а ведь разговор мог многое изменить.
Но Дмитрий не сдавался. Раз не пускали её, он решил лететь к ней сам, лететь сразу после парада, а выехать назад, чтобы не рисковать, поездом, поскольку рейсы в то время откладывались довольно часто.
Но как ехать? Как отправиться в другой гарнизон по увольнительной записке? Подошёл к командиру роты. Осторожно поинтересовался, можно ли получить отпускной билет? Тот сказал, что с этим делом помочь никак не может. Увольнение разрешено было только в Москву. Правда, намекнул, что, по возможности, прикроет в случае чего. Теремрин был на хорошем счету, весной его уже приняли кандидатом в члены партии. Командир роты всё же намекнул, что ответственности на себя не берёт. Предупредил: «В другой гарнизон я вас, если что, не отпускал». Такой уж командир доводил роту до выпуска из училища. Прежний, жёсткий и строгий, был выдвинут на преподавательскую должность. При прежнем ротном, при капитане Бабайцеве, может быть, все получилось иначе. Впрочем, решился бы или нет обратиться к нему Теремрин, если бы тот оставался ротным, сказать трудно. Побаивались курсанты Вадима Александровича, и лишь много позже, став офицерами, по-настоящему оценили его.