Неподвижно лишь солнце любви - стр. 29

Он аккуратно снял с неё босоножки и положил её ноги на постель, с трепетом проведя по ним рукою от стопы до колен. Она вздрогнула, инстинктивно сжала ноги так, что его широкая ладонь коснулась сразу обеих коленок, где и замерла. Ирина попыталась спрятаться под одеяло, но не смогла вытащить его из-под себя. Запустив руку ей под спину, он помог сделать это, но всё также продолжал сидеть у неё в ногах, лаская их, по-прежнему только ниже колен. Она вздрагивала при каждом новом прикосновении. Ему было неловко именно от её стеснения, и он подумал: «Вот чем отличается девушка от женщины, видавшей виды. Там всё проще и яснее, ибо известно, что от неё хотят».

Ирина же стеснялась каждого его движения, каждого прикосновения к ней. Собственно, она и не была искушена в том, что происходило между ними и в том, что должно было вот-вот произойти. Она вообще никогда и никому не позволяла вольностей: ни мальчишкам в школе, ни студентам в институте, ни сослуживцам, которых, впрочем, когда она пришла в школу в новом качестве, было очень и очень мало. Не позволила она особых вольностей и Синеусову. Она ведь сразу оттолкнула его от себя, едва почувствовала дискомфорт от его действий.

Деликатность и ненавязчивость Теремрина успокаивали. Она была уверено, что, если вот сейчас, сию минуту, попросит его уйти в другую комнату и дать ей отдохнуть одной, он уйдёт. Но она полагала, что уже не может так поступить, да, пожалуй, и не хочет. А Теремрин всё также сидел в её ногах, и в ласках своих был столь же робок. С Катей он в своё время был гораздо смелее, может быть, потому что кипела и бурлила молодость, которой сопутствовала несерьёзность. Был смелее и с Инессой, хотя остановился, когда счёл, что пора остановиться. Что же мешало теперь? Наверное, с годами он стал всё-таки осмотрительнее и не спешил сделать тот последний шаг, который неизбежно накладывает ответственность на мужчину, если это мужчина, а не жалкое его подобие. Пришло осознание, что Природа – высокое и священное понятие Бог тогда ещё не внедрилось в его сознание – создала женщину не для утоления определённого рода потребностей, а для высочайшего предназначения, для продолжения Рода Человеческого на земле, и вторгаться в священный сосуд, который именуется женщиной, можно лишь тогда, когда осознаёшь смысл этого вторжения. Конечно, если перед тобой чистый сосуд, а не старая дырявая лоханка общего пользования.

За окошком послышался какой-то шум. Теремрин привстал, словно это его заинтересовало, и, воспользовавшись такой нехитрой уловкой, пересел повыше, склонился над ней, коснулся губами её губ столь осторожно, словно перед ним действительно был хрупкий хрустальный сосуд, который мог рассыпаться от резкого прикосновения. Он долго целовал её, и она отвечала на поцелуи, хотя пока ещё скованно и напряженно, поскольку не испытывала тех чувств, которые бушевали в нём и которые он сдерживал всё с большим и большим трудом. Она обвила его шею руками, и он почувствовал трепет её тела. Этот трепет не был трепетом страсти, а отражал скорее страх перед неизвестностью, но неизвестностью, всё более желаемой ею и ожидаемой со всё большей и большей покорностью. И вот уже миновала какая-то незримая грань, после которой она не могла остановить его, окончательно решившись на всё, что неотвратимо приближалось.