Нелепости бессердечного мира - стр. 40

Последний идущий кокон был несколько крупнее и держал он в тонкой, где-то даже истонченной, человеческой руке кованную серебряную цепочку, за которую, как на поводке, тянул упирающихся одетых в выгоревшие короткие трусики стриженных наголо трех мальчишек лет тринадцати… И совершенно не веря своим глазам, Сережа узнал в этих мальчишках Вадика, Никитку и что вообще было немыслимо – самого себя, пытающегося высвободить шею из широкого застегнутого кожаного ошейника, к которому была прикована серебряная цепочка. Чувствуя, как все его внутренности, обрываясь, куда-то катастрофически проваливаются, Сережа углядел впадающим в прострацию взглядом, что ноги у Леры, трех коконов и трех мальчишек – несоразмерно длинные, тонкие, со множеством коленных чашечек, вывернутых задом наперед. Отчего все они шли, широко растопырив подламывающиеся ноги, будто только что родившиеся телки… А когда уразумел, что эта фантастическая процессия недвусмысленно напоминает известную картину полубезумного художника Сальвадора Дали «Искушение святого Антония», предположил, что снова зрит театральное представление, которое разыгрывается для того, чтобы он понял для себя что-то чрезвычайно жизненно важное. От этого предположения внутреннее напряжение в нем ослабло: резко обмякнув телом, он медленно опал на землю…

Сережа сидел на горячей земле с закрытыми глазами, пытаясь перетерпеть боль от острого черепка, впившегося в левую ягодицу и невтерпеж жгущую её, словно раскалившийся на огне медный пятак. Ежели ни это назойливое жжение, он чувствовал бы себя комфортно. Будто в натопленной сауне, разнежено обмякнув жиденьким тельцем, доверившемуся жгучему жару сухого пара. Хотелось обмякнуть еще больше, дабы, вообще, оплыть, как поднявшееся на опаре рыхлое тесто, и растечься под собственной тяжестью по ровной земле. Или, еще лучше – превратиться в прозрачный растекающийся кисель, чтобы быть полностью впитанным жадной до влаги иссушенной солнцем землею. Но назойливое жжение, исходящее от черепка, от которого, наверное, вздулся на ягодице волдырь, вынудило его заворочаться. Чтобы пересесть с черепка на голую, также нещадно жгучую, но хоть неколющую землю. Меняя положение тела, он невольно открыл глаза, и вновь уперся взглядом в высящуюся на пустыре гигантским исполином красную печь для обжига кирпича. Перед входом в неё снова увидел себя самого с туго затянутым на тонкой мальчишеской шее толстым ошейником с натянутой как струна серебряной цепочкой. Никитка с Вадимом и три фантастических кокона, ведомые гигантской Лерой, похоже, вошли в красное здание…