Нексус - стр. 67

По приближении к месту назначения я прошу шофера притормозить на углу, не подъезжая к дому.

– Зачем это? – недоумевает Мона.

– Затем.

Такси останавливается у обочины, и мы выгружаемся. Стася ступает на снег прямо в чулках. Туфли – под мышкой.

– Надень сейчас же! – цыкнул я.

На углу, у входа в похоронное бюро стоит большой сосновый гроб.

– Садись сюда и надевай, – скомандовал я.

Стася повинуется, как ребенок. Ноги, конечно, успели промокнуть, но ей, похоже, не до этого. Пока она в мученических усилиях напяливает туфли, с головы у нее сваливается берет, и прическа тут же рассыпается. Мона в отчаянии бросается на помощь, но вернуть прическе прежний вид уже не удается: не найти шпилек.

– Оставь так! – не выдерживаю я. – Какая теперь разница?

Стася энергично встряхивает головой – как спортивная лошадка, и ее волосы рассыпаются по плечам. Она пытается приладить берет, но с распущенными волосами он смотрится нелепо, на какой бок его ни посади.

– Да ладно, и так сойдет. Надо двигаться. В руках понесешь!

– А далеко еще? – спрашивает она, снова начиная прихрамывать.

– Полквартала. Ничего, держись!

И так мы шагаем «по трое в ряд» по Улице Ранних Печалей. Коктейль «Ромовое трио», сказал бы Ульрик. Я спиной чувствую сверлящие взгляды соседей, пялящихся на нас из-за жестких крахмальных штор. Смотрите-ка, сынок Миллеров. А вон та, должно быть, его жена. Это которая?

Отец вышел встретить нас у входа.

– Припозднились, как всегда, – говорит он, но голос у него радостный.

– Есть немного. Ну, привет. С Рождеством, тебя! – Я наклоняюсь и по старинке целую его в щеку.

Представляю Стасю как старую подругу Моны. Объясняю, что неудобно было оставлять ее одну.

Отец радушно приветствует Стасю и приглашает нас в дом. В вестибюле поджидает моя сестрица – того и гляди расплачется.

– С Рождеством, Лоретта! Знакомься, это Стася.

Лоретта ласково целует Стасю.

– Ой, Мона! – кричит она. – А ты-то как? Мы уж думали, что вы не придете.

– А мама где? – спрашиваю.

– На кухне.

И она уже тут как тут – моя мать собственной персоной, улыбаясь своей тоскливой, скорбной улыбкой. Все ее мысли – как на ладони: «Вот так всегда. Вечно опаздывают. Вечно какие-нибудь сюрпризы!»

Она обнимает нас всех по очереди.

– Прошу садиться, индейка уже на столе, – приглашает она и затем, изобразив одну из своих убийственно саркастических улыбок, присовокупляет: – Надо полагать, вы уже позавтракали?

– Конечно, мама. Еще утром.

Она бросает на меня красноречивый взгляд, в котором ясно читалось: «Ври, ври, да не завирайся!» – и удаляется, развернувшись на каблуках.