Неизвестный Юлиан Семёнов. Возвращение к Штирлицу - стр. 27

– Все это хорошо, но мне дорог каждый час, каждый день. Монголия – бушующее море, утонуть в нем ничего не стоит, сгинуть – тоже, а мне – жди?!

– Я его доведу до красных кордонов, – предложил Сомов. – Тогда мы, во всяком случае, будем уверены, что он у красных, и его невозвращение будет означать для нас сигнал к действию здесь в том аспекте, который предлагал наш друг Ванданов.

Снова забегал по кабинету Унгерн, потом остановился над Сомовым, взял его за уши, приблизил его лицо, спросил:

– Сколько времени ждать?

– Пять дней терпит? – спросил тот.

– Семь, – ответил Унгерн, – семь, парижанин. Я за это время в Харбин съезжу. В Харбине все обговорим. К этому времени здесь должна быть полная ясность: на кого ставим, кого в заклание – Сухэ или Максаржава. Все ясно, господа?

КВАРТИРА СОМОВА. Сейчас здесь Сомов и Варенька. Сомов собирает походные вещи, а Варя медленно разбрасывает на ломберном столике карты. Улыбается чему-то, мешает карты, отбрасывает их в сторону. Льет кофейную гущу на стенку чашки, подносит чашку к глазам, тихо говорит:

– Хотите, я вам все расскажу про ваше будущее?

– Хочу.

– Вы принесете много зла людям, потому что вы добрый сердцем, но жестокий мыслью, видите, какие резкие углы сопутствуют вашей линии? А внутри они мягкие – это ваше сердце. Самое ужасное, когда добрые люди несут зло в себе… Вы еще никогда не любили, – она быстро, затаенно взглянула на Сомова, – но вы еще полюбите – неожиданно для вас и очень обреченно.

Сомов, усмехаясь, продолжал собирать вещи.

– Чтобы мои слова о вашем будущем были во всем верны, я должна знать хоть что-нибудь о вашем прошлом.

Сомов покачал головой, сказал:

– Через час после того, как я уеду, за вами придет доктор. В семь часов вас ждут у датского консула, там будет барон, вам надлежит быть обворожительной.

– Хотите подложить меня Унгерну?

Сомов даже споткнулся. Оборотившись, сказал:

– Должен оказать вам, что бестактность – это первейшее проявление душевного заболевания. А мы так с вами не уговаривались.

– Любимый муж, лубянский сатрап в обличье Сомова. Хотя хрен не слаще редьки. Не мучайтесь запонкой, я ее вдену вам, идите сюда. Не бойтесь – я не стану вас обольщать, ну, сядьте, мне же неудобно. Вот так, – сказала она, вдев ему запонку в манжетку. – После тех офицеров, которые прошли через мою кровать, вы меня как-то ужасно угнетаете своей благопристойностью. Это как пытка: вы заставляете меня быть самой же себе отвратительной.

Сомов как-то неожиданно мягко улыбнулся и оказал:

– Наверное, это ужасно, когда для человека революция становится бранным словом, я не зову вас прощать кому бы то ни было ваше горе, я просто хочу, чтобы вы поняли, все поняли. – Он замолчал, потом снова усмехнулся. – Объяснить не умею, ужасно! А что касаемо моего прошлого, так оно не суть важно.