Неизвестный Алексеев. Том 3: Неизданная проза Геннадия Алексеева - стр. 67
На переполненном массандровском пляже оказался лежащим между двух незнакомых женщин, которые почти касались меня бедрами и локтями. Одна из них была немолода, толста и некрасива, зато другая была молоденькой и весьма привлекательной. Исподтишка, прикрыв лицо ладонью, я любовался ее длинной шеей, тонкой продолговатой талией, безукоризненными линиями ее бедер и стройными, не слишком тонкими, но и не толстыми ногами. Вся ее загорелая кожа была покрыта светлым пушком, который на освещенных, выпуклых местах золотится под солнцем.
Вечер. Сижу за столом и пишу. Спина, плечи и живот у меня горят. Увлекшись юной соседкой на пляже, я переусердствовал в загорании.
Вокруг меня летает комар. Ему очень хочется моей крови. Я от него отмахиваюсь, но он все равно не оставляет меня в покое, а убивать его мне как-то жалко – единственный в комнате комар.
Выражение Настиного лица на фотографии все время меняется. Иногда она явно улыбается, совсем чуть-чуть, кончиками губ, как Джоконда. Иногда она печальна, и в ее глазах появляется влажный блеск, будто она вот-вот заплачет. А сейчас она явно сердита – ревнует меня к пляжной красавице.
Перечитываю Цветаеву. Перечитываю с легким разочарованием. Раздражают ее рубленые, жесткие ритмы, утомляет ее пафос. Эти стихи рассчитаны на громкое произнесение вслух, читать их про себя в тишине как-то даже неловко. Они подобны заклинаниям колдуний или выкрикам сивилл. Они обращены к толпе, как стихи Маяковского. Однако по содержанию они глубоко интимны, и это парадоксально.
Из Цветаевой-поэтессы могла бы выйти революционерка вроде Ларисы Рейснер. Но Цветаевой-человеку была уготована другая судьба. В этой женщине была заключена огромная, совсем не женская энергия. Не могу представить ее в роли возлюбленной, любовницы. Ее любовная лирика написана по-мужски размашисто, в интонациях Катулла.
16.7
Утро. Говорящая птица вопрошает: «А что теперь? А что теперь?» Увы, я не могу ответить тебе на это, милая птица! Я не знаю, что теперь, не знаю, как мне жить дальше. Легче всего, конечно, жить, как жилось. Но неужели не достоин я лучшей жизни?
Что у меня впереди? Долгое, унизительное ожидание третьей книжки, редкие публикации в ленинградских журналах и, как прежде, молчание критики, которая упорно не желает меня замечать. Похоже, что я уже достиг потолка своего официального литературного успеха.
Золотой пляж. Искупавшись, сижу на теплой гальке. Потом одеваюсь, подымаюсь к прибрежному шоссе и иду по нему на запад. Шоссе виляет, обходя каменные утесы и поросшие невысоким лесом холмы. По морю, тоже на запад, плывет теплоход, который я видел утром в ялтинском порту. Кажется, что он движется очень медленно, однако вскоре он обгоняет меня, а минут через десять и вовсе теряется из виду. Мне становится грустно, когда большой корабль уплывает куда-то, а мы остаемся на берегу.