Неизвестный Александр Беляев - стр. 33
Жизнь есть творчество, а разве есть что-нибудь творческое в Каренина? Корректный, размеренный, лояльный… холодом веет от него, точно не живой человек, а манекен… Ходит говорить, а в душе какая-то мертвечина. Живой труп…
Вернуться назад? «А завтра что? „Все буду я – я, а она – она“. Она будет та же: по-своему любящая, своей размеренной любовью, не восходящей из рамок благоприличий. Разве она бросит все, чтобы идти за ним? Холодная, мертвая любовь…
Он не может вернуться к ним! Судьба сделала его живым трупом, но у него живая душа, и он – живой… (Хоть ты пьешь, а ты живой человек, – говорит Маша). А они все? Не живыми ли трупами лишенным творчества, „изюминки“ должно казаться Феде все то общество, куда зовет его Каренин? Служить в банке, иметь холодную любовь жены, друзьями – Карениных, нет, лучше пить, забыть все в раздольной цыганской песне, лучше погибнуть, но не вернуться живому к трупам!
Таков Федор Протасов; человеку, быть может, не достаточно сильной воли, но с широким размахом, огнем в сердце, умом.
Не таким изобразил его в театре Народного дома г-н Дмитрий – Тимский. Его Федя – жалкий, безвольный чеховский нытик. И когда Маша говорит „ты живой“!», не верится. Не чувствуется трагедии яркой личности, не нашедшей себе места в курятнике мещанского благополучия, поэтому и возбуждал не столько симпатию, сколько простую жалость к слабому, погибшему человеку.
«Изюминки» нет.
Г-жа Херувимова не дала определенного типа. Более других приблизился к пониманию роли г-н Дубов, давший кое-какие «Каренинские штрихи». Г. Яновский уж очень «тянул» Абрезкова. Недурный Александров г. Пеняев. «Отчитывала» роль г-жа Комаровская. Тяжеловесная Маша г-жа Борцова. Остальные читали роли. Постановка для Народного дома недурная, но смена 12 картин все-таки утомительна.
«Смоленский вестник». – Смоленск, 1911. – № 219 (6.10).
А. Беляев (под псевдонимом В-la-f)
[В воскресенье, 27 ноября в зале Дворянского собрания…]
В воскресенье, 27 ноября в зале Дворянского собрания состоялся концерт сестер Любошиц и Петровой-Званцевой при участии пианиста П. Любошиц.
Первою и самою интересною в программе вещью было исполнено трио Чайковского для скрипки, виолончели и рояля: «Памяти великого артиста».
По выдержанности и ансамблю исполнение произвело очень хорошее впечатление.
Но при всей стройности исполнения, в первой части тpиo, – moderato asaai мало чувствовалась «внутренняя спетость» артистов общность переживания. Несмотря на техническое совершенство исполнение, «душа» этого драгоценнейшего произведения Чайковского не проявилась вполне. Скрипка протестовала против смерти «великого артиста», виолончель элегически грустила, рояль лишь «констатировала печальный факт» и тускнели элегические краски, точно крылья бабочки, с которых стерли окрашивающую их пыль.