Нечисть Редкого Вида - стр. 74
А случись в королевстве узурпатор? Захватив печать он так и не узнал бы о ее второй, более важной функции, не смог бы воспользоваться алтарем, ну а тот, не получая подпитки, принялся бы сосать жизнь из человека, незаконно севшего на трон. Так что истинным королям этого королевства при аннексии нужно было только уцелеть и пересидеть ее в безопасном месте... И да — успеть передать информацию наследнику! Впрочем, пока проблем с наследованием еще ни разу не возникало.
***
Длинная винтовая лестница наконец подстелила под ноги королю свой последний виток и его взору открылся просторный подземный зал, который почему-то все его предшественники называли «Алтарной Залой». Алтарь, довольно невзрачный матово-серый камень, занимал только малую часть залы, для чего нужно было остальное помещение не знал даже сам Оттон-Дорей.
Собственно, он нашел ему свое применение. С некоторых пор, противоположный от алтаря угол, он превратил во что-то вроде поминальни для своего старшего, любимого, но рано ушедшего «за грань» сына, Тагора. «Поминальни» — это такие места, с цветами, свечами и «поминальными дарами», которые люди устраивали в местах трагической гибели близких или рядом с полями сражений, если на месте гибели воинов не был насыпан «смертный курган», который становился местом поминовения автоматически. Сюда они приходили по памятным датам или когда тоска об ушедшем становилась особенно сильной.
Тагор был фактически единственным, кого Оттон-Дорей любил почти как себя. Сын очень походил на него внешне и рос не только наследником, но и единомышленником отца. Хотя всерьез о том, чтобы передать Тагору власть, король никогда не думал и даже не задумывался о том, что может случиться, если сыну надоест ждать своей очереди на трон. Впрочем, думать о таком развитии событий, Оттону-Дорею так и не пришлось: сын погиб. И да, существенная доля вины за это, ложилась на царственного отца.
Его Величеству вообще-то несвойственны были муки совести, но конкретно в этом случае, что-то неопределенное саднило в районе диафрагмы и беспокоило короля ночами, во снах и на грани засыпания, породив странную потребность в такой вот поминальне.
Вот и сейчас, приблизившись к портрету Тагора, на котором он больше всего походил на того себя, каким был в реальной жизни и где, вопреки устоявшимся правилам, художник запечатлел принца не с надменной гримасой, а беззаботно скалящегося своей неотразимой, мальчишеской белозубой улыбкой, король горестно вздохнул. Потом привычно потеребил прядь кудрявых волос сына, взятую уже после его смерти и закрепленную на раме портрета, обвел кончиком пальца контур подбородка «своего мальчика» и на его глаза навернулась непрошеная слеза.