Нечайная Роза - стр. 16
Осинского это бесило. Надежда посадить меня дома с мольбертом и рассказывать окружающим, как раньше, о жизни с художницей, с каждым месяцем таяла, точно снег в апреле.
— Да пусть он лесом идет! — не выдержала мать однажды, когда Осинский сорвался на меня при ней.
Сорвался, как срываются мужики: кричал, что я не мать, не жена, а обыкновенная цветочница.
Ему теща ни слова не сказала, сделала вид, что оглохла. Зато мне наутро вставила по первое число.
— Ты себя не уважаешь, нет? — говорила моя Татьяна Викторовна за закрытой дверью. — Ты развода боишься? Или что соседи скажут? Вот реально, зачем ребенку такой отец? Пусть валит в свой Иркутск! В Москву-то боится… — вот краткая отцензуированная выжимка ее монолога.
Ну да, боится… Считает, что с его долбанной интеллигентностью столичный мир его сожрет.
— Мама, я его люблю…
Да, спустя два года замужества, я не сомневалась в этом.
Валит в свой Иркутск…
Я ни разу там не была. Меня ни разу туда не пригласили. Под предлогом того, что если есть неделя отдохнуть, так лучше в Турции на море ее провести или на крайняк в Болгарию смотаться. Мы побывали и там, и там, а вот в его городе — никогда. Ну чего ты там увидеть хочешь?
Чего — не знаю. Свекровь? Я ее два раза всего видела — на свадьбе и на регистрации ребенка. Больше Аркашка мать в гости не приглашал. Оплатить ей билет у него деньги были. Да и она, думаю, скопила бы сама, если бы сын ей разрешил приехать. Но нет — в своей маленький новый мирок он мать не впускал.
Теща туда тоже не лезла. Если бы у Аркашки не сдали нервы в недопустимом месте, мне не пришлось бы говорить матери, что:
— Вот увидишь, как только он станет зарабатывать больше, все встанет на свои места.
Я, правда, не знала тогда, что это за места такие… Наверное, очень и очень интимные, то есть личные. И о них мы не говорили, когда я спрашивала, чего он ждал от наших отношений? Я же не могла с общим бытом и ребенком оставаться улыбающейся девочкой-эскортницей. Между улыбками я думала о накладных и подгузниках. Краски и кисти я не покупала уже два года. И ничего не рисовала.
Все личное я держала при себе. Антон за эти три года так и не дал о себе знать. Сначала не отвечал на телефонные звонки, хотя я пыталась звонить с разных номеров, а потом просто сменил номер. Мы так и не простились. И в незакрытую дверь очень и очень сильно дуло. Мне хотелось с ним увидеться, хотя я и дала себе слово, что даже появись Антон на горизонте, я не скажу ему про сына. Его отец — Осинский. Я, кажется, даже саму себя в этом убедила. Пока никаких отцовских ярко-выраженных черт в Сенькином лице обнаружено не было, и я молилась, чтобы сын как можно дольше оставался похожим на меня.