Небо внизу - стр. 23

Говорить такое грех, об это даже думать непозволительно… Но я жалею, что она очнулась. Если бы эта тупица умерла, не приходя в сознание, всем стало бы лучше. Вот такой я злодей — и самое забавное то, что я этого почти не стыжусь.

27 марта.

Доктор Робер ответил мне на письмо, и я доверяю его компетентному мнению. Но подозрения все равно остаются. Нужно найти способ их проверить.

Мэри не видит ничего странного. Кузина ведет себя так же, как обычно — с поправкой на опустевшую черепушку. Она не путается в бытовых вещах, не разговаривает на чужом языке и не пьет кровь младенцев. Мэри уверена, что это все еще наша Тео. Даже в подъюбник она залезает своим прежним дурацким способом — не надевает его через голову, а натягивает через ноги, как мужчина — брюки. И гребень закалывает, как-то по-особому заворачивая косу. Я понятия не имею, как именно, но Мэри в таких вопросах разбирается.

Может ли дух, захвативший тело моей дражайшей кузины, овладеть еще и ее воспоминаниями?

Доктор Робер говорит, что нет. Душа — вместилище памяти, и если она уходит, остается лишь пустая оболочка. Именно поэтому духи вселяются только в людей при полной памяти. Они как паразиты, овладевающие ресурсами хозяина и использующие их себе во благо. Но паразит не может жить на мертвом теле, а дух не может существовать без опоры на рассудок человека.

Я хотел бы согласиться с мнением глубокоуважаемого доктора Робера. Но не могу. Что-то внутри мне не позволяет. Слишком уж много странностей в поведении моей тупоголовой кузины. А может, я слишком ее ненавижу.

Надо добавить Мэри парочку медяшек сверх установленной суммы. Пусть проявит больше усердия в наблюдениях. Вдруг все-таки заметит нечто важное.

21 марта.

Я понимаю, что при нарушениях памяти человек теряет воспоминания. Но разве может их утеря повлиять на эмоциональную оценку событий?

Если Тео не помнит, как опрокинула вазу с пуншем на господина Мальтера — это естественно при ее недуге. Но почему она не смеется, когда я рассказываю эту историю? Такие анекдоты всегда ее забавляли. Теодора чудовищно смешлива — точнее, была смешлива в прошлом. А сейчас только вежливо улыбается. Кажется, мои истории больше не кажутся ей веселыми.

И жалостливость. Раньше Тео постоянно всех жалела — персонажей книг, голодных птичек и больных котят. Кажется, она специально выискивала объекты для своей удушающей приторной заботы. А сейчас я рассказал ей, что пожертвовал золотой на прокорм сирот, и услышал лишь «Это достойный поступок, дорогой кузен». Достойный поступок! Да Теодора должна была прослезиться от умиления, произнести молитву, прочесть подходящее случаю душеспасительное стихотворение, а потом притащить пучок собственных криворуких вышивок, чтобы я вручил «бедным сироткам».