Небесные тихоходы - стр. 16
– Он что, того? – в ужасе спросили Татьяны, выразительно покрутив пальцем у виска.
Я кинулась за ним, кричу:
– Лёня! Лёня!
Куда там! Он сел на скамейку за стол на улице – хозяин зажег им лучину. И эта лучина высветила сюрреалистическую картину: под открытым небом на топчанах в полном молчании возлежали мужчины в белых одеяниях. Опершись на локоть щекой, они созерцательно курили свои вечерние «корабли», блаженно затягивались и глазами томными, с поволокой, с жадным интересом разглядывали из темноты меня, Лёню и маячивших поодаль, даже в мыслях не приближавшихся к пищеблоку Татьян.
Сатьякама что-то заказал для всех троих, а Лёня сидел – улыбался, как будто это ему, а не шоферу Ананде, нашли невесту без непосильного калыма.
Им принесли металлические тарелки с невидимой, очень горячей едой, дали какие-то подозрительные ложки. И Лёня стал наворачивать, обжигаясь, прихлебывая чай с чьим-то, неведомо чьим, молоком из накаленного железного стакана. Я думала, что меня хватит кондратий. Тем более, один из возлежавших в белых одеяниях курильщик (по-видимому, опиума) поднялся, зашел за куст и сел там какать. Потом он вышел из куста – это мои этнографические наблюдения! – на той же самой колонке намочил кусок дхоти (такая длинная материя, опоясывающая чресла) и аккуратно подмылся.
В общем, когда мы поехали дальше, все русские люди смотрели на Лёню, как на законченного самоубийцу.
Серьезно, я так переживала, что даже забыла – до этого кошмарного ресторанчика или после счастливец Ананда остановил машину около моста через священный Ганг – в том месте он был неширокий. Вернее, она. Индусы зовут Ганг – Гангой-Матерью. Река светилась. Я ее потрогала рукой. А на берегу росло огромное дерево, в котором жили большие светляки, гораздо больше наших, даже колхидских. Они роились в его ветвях, распространяя свет в радиусе метров пяти, причем это дерево своей кроной так высоко уходило в звездное небо, что снизу небо и дерево смахивали на песочные часы, в которых пересыпались звезды.
Отсюда начинался подъем на крутые холмы с глубокими расщелинами, ибо именно в этом месте Индо-Гангская низменность переходит в предгорья Гималаев. Заметно похолодало. Теперь мы ехали сквозь густые леса, где, я слышала, можно встретить страшную гамадриаду – огромную кобру, которая питается змеями. Из ночного мрака фары вдруг высветили одинокого, быстро шагавшего человека.
Вверх, вверх, горный серпантин вроде Военно-Грузинской дороги, только отвесней и круче обрыв, резче повороты. Уже рисунок нашего вознесения напоминал траекторию полета голубя-турмана над Абельмановской заставой. Те же пируэты, зависания, кульбиты… Нас мотало туда-сюда, подбрасывало, трясло, раскачивало из стороны в сторону. Я мужалась, крепилась, собрала волю в кулак – это я-то, которую укачивает даже в метро!.. А тут еще гудки, слепящие встречные фары. Ну, думаю – все.