Неандертальца ищу. Роман-идиот. Первая часть - стр. 36
Тютчев с юных лет был ориентирован на Германию, её поэтов, философов. Пушкину он, конечно, был чужд. Но Пушкин, как честный человек и прозорливейший издатель не мог не оценить пугающего величия теневого гения. И, публикуя стихи, не преминул дать подзаголовок, словно бы кивнул своим, «своей стае» – мол, вы, ребята, понимаете, это не наш круг, мы, французы, с немцами не очень близки… но снизойдите ко мне, ребята, с пониманием, не могу я такое не опубликовать. Последним подлецом и болваном себя буду чувствовать, если не дам ходу этим, пускай «немецким» стихам…
Классическая загадка. И дело здесь не столько в такте и тактике «литературной схватки», но – бери выше – во всей стратегии поэтического поведения. В ней не место для выяснения кто лучше: «ваши немцы» или «наши французы»? (Разумеется, «наши», мы-то, французы, это хорошо знаем!), нет, место – всем. То есть, всему достойному, высокому.
И загадка классическая, и стратегия великая…
***
В знаменитой литинститутской общаге 70-х, где мы не только пили-гуляли, порой занимались кое-чем ещё, в основном литературно-поэтическим, однажды, во время бессонницы, я с моим другом, ныне состоявшимся поэтом и писателем, а тогда начинающим сочинителем В.А., делившим со мной крохотный отсек общаги, задались глупейшим вопросом, приведшим, как это не дико, к литературоведческому открытию.
Стоит поведать…
Не спалось. Шёл пятый час утра, в шесть мы должны были выезжать на перекладных в незабвенный центральный бассейн, куда нам давали бесплатные талоны. Туда, наряду с нами, были прикреплены ещё два учреждения – Большой театр и Генштаб. Там, после пары километров плавания, а потом отдыха в «генеральской» парилке, мы выходили на лекцию как новенькие, даже и злоупотребив накануне.
То есть, спать уже не было смысла. Я взял потрёпанный томик Тютчева из нашей, непонятно как образовавшейся «библиотеки», состоявшей из разрозненных книг Пушкина, Лермонтова, того же Тютчева, нескольких мелких книжечек современных поэтов, и стал перечитывать. Когда добрался до стихотворения «Фонтан», меня словно прошибло – да как же я не замечал прежде, что это чистейшей воды графомания! В те времена любой чиновник считал чуть ли не долгом дать «красивое» описание в стихах этого европейского чуда – фонтана. Или, по-русски, водомёта.
Но несколько строк из этой «графомании» всё равно странно встревожили. Я чуть ли не криком оторвал моего друга от вялого чтения какой-то современной книжонки и поделился догадками. Он тоже задумался. Это была концовка «Фонтана»:
«…как жадно к небу рвёшься ты!..