Не зяблик. Рассказ о себе в заметках и дополнениях - стр. 11

Здесь следует притормозить – потому что еще одна, и, может быть, самая главная, проблема добротных экранизаций романа Бронте именно в этом. В этой самой добротности. В том, что этот сюжет предлагается как подробно реалистический, пусть и украшенный романтическим флером. А он таковым не является.

О романе сестры Шарлотты Бронте Эмили «Грозовой перевал» Жорж Батай написал, что это – описание мира, где «роятся призраки», фантомы подсознания. О «Джейн Эйр» такого нельзя сказать в полной мере – слишком много там реалистического, иногда даже бытописательского, – но отчасти, конечно, нужно.

Разве это не книга о том, что жена любимого человека – всегда страшное чудовище? (Кстати, ни в одном из фильмов ее не осмелились показать такой ужасающей, как описана у Бронте: «Был ли это зверь или человек, решить с первого взгляда оказалось невозможным. Двигалось оно словно бы на четырех конечностях, лязгало зубами и рычало, точно какой-то чудовищный волк. Грива спутанных темных с проседью волос скрывала его голову вместе с мордой… или лицом».) Разве это не книга о том, что лучшее, что с этим «чудовищем» можно сделать, – это сжечь?

>Такую степень уверенности («не поменяла бы ни слова»), как по поводу заметки об экранизациях Джейн Эйр, я, пожалуй, чувствую еще только по поводу этого текста, который – совсем, совсем о другом. Причем и тут «ни слова» бы не поменяла не только в отношении самого «предмета», но и относительно того, что ничего сравнимого с этим в нашей словесности нет. По-прежнему нет.

Этот текст можно использовать как лекарство – он способствует укреплению веры в человечество, причем действует даже в случаях ее сильнейшего износа. И, как любое правильное лекарство, он не содержит никаких малоизвестных, неясных, сложных и потому сомнительных ингредиентов. Майор Измайлов отнюдь не скрывавшийся доселе герой, а, наоборот, личность весьма прославленная, многажды показанная по телевизору. Идея издателя Олега Никифорова записать, причем практически дословно, его устные рассказы, хотя сам майор – пишущий журналист, – шаг осознанный, намеренное отшелушивание любой литературности, любого призвука выдуманности. В итоге два этих очевидных элемента – заведомо вызывающий интерес и восхищение герой и заведомо вызывающий доверие метод, – соединившись, дают куда больше, чем один плюс один.

Получился продукт предельно документальный, но раскрывающийся многими пластами и планами, как произведение художественное. Рассказ о чеченской войне конкретно – и о войне в принципе. О людях, развращенных сначала советской ложью, а потом постсоветской безнаказанностью, – и о людях вообще. О том, что было тогда, – и о том, что есть сейчас.