Не забудь сказать спасибо. Лоскутная проза и не только - стр. 31

– Ой, не могу! Кантонисты на Бородинском поле! – покатывалась Фаина, пока я молча сопела в телефон. Ну конечно, людоедский закон о еврейских мальчиках появился только при Николае Первом, стало быть, не раньше 1825-го. А фамилия наша, растолковала мне Фаина, происходит от названия Брод или Броды: таких местечек в белорусских, польских, литовских землях было хоть пруд пруди – или брод броди… И она, фамилия то есть, и вправду редкая, потому что выходцы из тех краёв чаще всего оказывались Бро́дицкими или Бродскими.

И добавила мне в утешение, что мы с Иосифом Бродским, возможно, дальние родственники. Тоже неплохо, но дедовой легенды было жалко до слёз.

В мои четырнадцать, Танькины восемь лет у нас появилась своя комната. Кухню перегородили стеной с окошком-фрамугой наверху, там теперь почти всегда горел свет, зато нам досталась отличная солнечная десятиметровая детская. С дверью, которую можно было закрыть. А вёл к этой двери крошечный коридорчик, тоже от кухни отрезанный, так что новой кухонной двери было некуда открываться, и её заставили ездить вправо-влево по специальному жёлобу, ну как в поезде. Идея была мамина, воплощение – дедово, и заметьте, ни про какие шкафы-купе тогда и слыхом не слыхивали.

Дверь эту мама постановила выкрасить в малиновый цвет, шкаф для верхней одежды – тоже, линолеум в прихожей поменять на косые пластиковые квадраты, малиновые и салатовые… Все знакомые ахали – в общем, выяснилось, что наша мама прирождённый дизайнер интерьеров (правда, слов таких тогда не знали) и ей по плечу самые смелые и дерзкие решения.

По-настоящему мама развернулась, когда я уже поступила в институт, а бабушка с дедушкой переехали в новую квартиру на Войковской, возле парка и канала. Это был кооператив от папиного оркестра, он так и назывался – “Симфония”. И тогда наша “большая комната” превратилась в настоящую просторную гостиную в жёлто-зелёных тонах, а бабушкина-дедушкина – в родительскую спальню, украшенную какими-то стильными современными штуковинами вроде лёгких, обтянутых красной материей кубиков для сидения с лохматыми белыми подушечками наверху. И с каким упоением всё это добывалось и устраивалось!

Лет через пять нас с первым мужем согнали со съёмной квартиры, потом родился Андрюша, и на Пушкинской снова стало тесно.

А ещё потом – нас расселили, дом снесли и построили новый. Высотой, жёлтым цветом и формой он напоминает прежний, но теперь там живёт городская прокуратура.

И много ещё всякого произошло с тех пор, и взрослых никого не осталось, а Танька в Америке. А я вот всё сижу и делаю уроки. И отвлекаюсь, отвлекаюсь, отвлекаюсь…