Не только Евтушенко - стр. 8
О чем я деликатно умолчал – «До тридцати поэтом быть почетно, и срам кромешный – после тридцати». Хотя как раз сказавший это Межиров писал под занавес, уже здесь в Америке, в Портленде и Нью-Йорке, классные стихи, а к максимам я вообще отношусь скептически – они целят в мишень, но иногда бьют мимо, упрощая реал эффекта ради. Не говоря уже о классических примерах энергичных старческих стихов – от Тютчева до князя Вяземского, который только под старость, в стихах о старости, стал значительным поэтом. Чего все-таки – ах и ох! – не могу сказать ни о Юнне, ни о Жене.
Дело не в возрасте, а в эпохе. «Я пришел в двадцать первый век», – постулирует новому столетию Евгений Евтушенко, забывая добавить, что в XXI век он проник нелегально, да еще с контрабандным багажом предыдущего, а точнее его шестидесятых. Я чуть перевру, переиначу, приспособлю к шестидесятникам слова Тынянова:
«Этим людям досталась тяжелая смерть, потому что век умер раньше их.
Благо было тем, кто псами лег молодыми и гордыми псами.
Как страшна была жизнь превращаемых, жизнь тех, у кого перемещалась кровь!»
Зато какая энергетика в этом восьмидесятитрехлетнем вечном юноше, какой задор, какая неугомонность! Вызывает не только восторг, но и добавляет оптимизма человеку, который много его младше, – я о себе. Хоть оптимизма мне не занимать – я из семейства Счастливцевых: чувствую себя сорокалетним, пусть и по имени – «Вечный жид». Историю с Дорианом Греем помните? Так у меня наоборот: физически я старею, но где-то припрятан мой портрет – или автопортрет? – там я если не молод, то в самом соку, и эти соки подпитывают мои закатные годы.
А Евтушенко? Он живет согласно собственному постулату: не умирай раньше смерти. То есть наперекор календарю. А если он пережил самого себя? Либо давно уже умер, а Смерть позабыла или поленилась забрать этот живой трупешник? А уж я тем более не гробовых дел мастер и не патологоанатом, чтобы кроить по еще живому, дышащему трупу. В этих книгах меня интересуют их, шестидесятников (а не только Евтушенко), расцветные, а не закатные годы, когда мотор жизни ослабел, запас творческой энергии оскудел, судьба заклинила, они оказались в следующем веке, в чужом времени, а потому обречены в лучшем случае на повтор, в худшем – на пародию самих себя. Да и мне зачем приплетать к разговору о молодых псах шестидесятничества выживших из ума склеротиков и деградантов, заблудившихся в чужой эпохе? Не про Женю Евтушенко буде сказано, хоть и сказано его тезкой – Евгением Баратынским:
Взгляни на лик холодный сей,