Не считая собаки - стр. 63
Однако встретить живого чудака во плоти я даже не чаял – и тем не менее вот он передо мной, великолепный экземпляр, с любопытством разглядывает плавающую в конфедератке рыбку и разглагольствует на исторические темы.
– Оверфорс утверждает, что пора перестать относиться к истории как к череде правлений, битв и отдельных событий, – объяснил профессор Преддик. – Дарвин, мол, совершил переворот в биологии…
Дарвин. Тот самый Дарвин, которого профессор Оверфорс научил лазить по деревьям?
– …а значит, пора перевернуть и историю. Довольно видеть в ней лишь набор дат, фактов и частностей. Для истории они значат примерно столько же, сколько какой-нибудь зяблик или окаменелость для эволюции.
«Ну нет, – возразил я мысленно, – в них-то вся и суть».
– Важны лишь основополагающие исторические законы, сиречь законы природы.
– А как же события, определяющие так или иначе ход истории? – уточнил я.
– А никак! События не имеют значения, талдычит Оверфорс. Убийство Юлия Цезаря! Подвиг Леонида в Фермопилах! Несущественны, вообразите!
– Значит, вы рыбачили на берегу, – подытожил Теренс, расстилая профессорскую мантию на груде багажа для просушки. – А профессор Оверфорс подошел и столкнул вас?
– Именно. – Профессор Преддик разулся. – Я стоял под ивой, насаживая червя на крючок, – пескари предпочитают мотыля, но сойдут и мучнистые, – когда этот дуралей Дарвин спрыгнул с дерева, слетел на меня, словно темный ангел, которого Бог «разгневанный стремглав низверг объятого пламенем»[11], и плюхнулся в воду так громко, что я выронил удилище. – Профессор мрачно посмотрел на Сирила. – Ох уж эти собаки!
Собака. У меня отлегло от сердца. Дарвином зовут собаку профессора Оверфорса. Но все равно непонятно, что она делает на деревьях.
– Рано или поздно он кого-нибудь прикончит. – Профессор Преддик снял носки, выжал и надел обратно. – В прошлый вторник спрыгнул с дерева на Брод-стрит и повалил казначея Тринити-колледжа. Оверфорс совсем стыд потерял, возомнил себя вторым Баклендом, но Бакленд, при всех его недостатках, не учил своего медведя прыгать на прохожих с деревьев. Тиглатпаласар вел себя безукоризненно, равно как и шакалы, хотя ужинать у Бакленда было изрядным испытанием для гостя. Могли попотчевать крокодилятиной – помню один званый обед, на котором подавали полевок. Зато у него имелись два несравненных золотых карася!
– Так, значит, из-за Дарвина вы уронили удочку… – напомнил Теренс, пытаясь вернуть профессора в прежнее русло.
– Да, и когда обернулся, увидел Оверфорса, хохочущего, словно баклендовская гиена. «Рыбачите? – спрашивает. – Не видать вам хавилендовской кафедры, если будете так бездарно тратить время». «Размышляю над последствиями уловки Фемистокла при Саламине», – объяснил я, а он мне: «Это еще бессмысленнее, чем рыбалка. Историю нельзя воспринимать как хронику тривиальных событий. Это наука». – «Тривиальных событий?! – изумился я. – По-вашему, победа греков над персидским флотом – тривиальное событие? Да она определила развитие цивилизации на ближайшую сотню лет!» Оверфорс эдак небрежно отмахнулся: «События для исторической науки несущественны». – «И битва при Азенкуре несущественна? И Крымская война? И казнь Марии Стюарт?» – «Частности! – фыркнул он. – Разве Дарвин или Ньютон интересовались частностями?»