Размер шрифта
-
+

Не родит сокола сова (сборник) - стр. 3

, как три мужика заводят коротенький невод-бродник, при этом гулко и другой раз матерно крича, перекрывая заполошные чаечьи вопли.

– Заводи-и, Лексе-ей… ей… заводи-и!.. – надсаживался с береговой отмели пожилой мужик Петр Краснобаев и, загребая воздух тряской рукой, показывал заводящим крылья бродника, где ловчее и добычливее протянуть.

Крик его катался по гладкой воде, долго не гас, а, как в парной бане, не докончив слова, с гулом вытягивался на протяжных звуках и так незавершенно тонул, а потом снова эхом всплывал наверх.

– Подле травы-ы!.. ёшь твою-у мнёшь!.. подле травы-ы-ы-ы тя-ни-и-и… Да ни-ижню-у-у-у… тетиву-у-у-у жми-и-и-и… жми-и-и-и ко дну-у-у-у… Упу-устишь ры-ыбу… Прижи-има-ай, прижима-ай… – отзывалось озерное эхо, будто сам озерник, здешний хозяйнушко, греющий на мелководье бока, дразнил рыбаков. – Круче-е заво-ди-и-и-и… круче-е, Лексе-ей…!

– Тише, отец! – резко огрызнулся плечистый, еще не успевший загореть, белотелый парень. – Орешь, сам не знаш кого.

Зеленоватое Сосновское озеро томилось в покое – гладкое и ленивое, будто неживое или уснувшее вязким и душным сном, сомлев на палящем и растекшемся по небу солнце. Водную гладь не трогал даже обычно неуемный степной ветерок, и остекленелым миражом огрузло колыхалась угарная тишь, сквозь которую приглушенно пробивались рыбачьи крики и чаечьи стоны. При такой покойной воде рыба поднимается со дна, приваливает в берега поживиться мошкой, поиграть на теплых плесах; вот тут чайкам да рыбакам, которые бродят с загребистыми бродниками, самый улов, с лодки на донную удочку окунь еще не тянет – сыт мошкой по самые жабры. Недаром старики баят: июнь – на рыбу плюнь. Можно бы, конечно, щучек-шардошек добывать на рулетку[3], приспособив под блесну надраенную песком ложку, но мужики почитали рулетку за баловство, стеснялись с ней заниматься и, если нельзя было добыть удой, брались за сетешки и бродники – это всегда фартово, почти без промаха, хотя и рискованно, не угодить бы рыбохране в лапы.

Пахло преющей на солнце береговой тиной, выброшенными шалой волной на песок водорослями, которые потеряли свой изумрудный окрас, и, вылинявшие добела, сухо трещали под ногами; пахло теплой плесенью и от самой воды, застоявшейся, возле берега потянутой жирно-зеленой пеленой. Все эти озерные запахи были привычны ребятне, как родные избяные, где они с азартом улавливали рыбный дух. Подле берега тучами висела мошка, и у парнишек, загорающих на песке, от нее рябило в глазах, трудно было смотреть не моргая, – наворачивались слезы. Это время мошки. А когда она, перезрелая, в начале июля опадет на воду, вычернит собой широкие забереги, – и рыба потянет на удочку, тогда уж ребятишек с песка, точно корова языком слизнет, тогда они, всякими правдами-неправдами, со слезами, со скандалами напросившись в лодки к парням и мужикам или самовольно спихнув на воду какой-нибудь старенький батик

Страница 3