«Не чужие» и другие истории - стр. 24
– Превосходно! – закричал вдруг Матвей. – Великолепно! Зачеркни всё, растопчи… Я умываю руки! Я признаю – ты прав. Да, ты не гений! Ты не совершил переворота в искусстве. Ты всего лишь выдающийся исполнитель, один из многих – сколько вас сегодня в мире? Семь, десять?.. Божественный дар, но не гений. Браво! Повод ненавидеть мироздание. Как это смело – отправить подарок в мусорную корзину! Талант ему, видите ли, недостаточно хорош. Сумерки… Ха! А ты подумал, каково это слышать нам, простым смертным, беспомощным подражателям, пылинкам в лучах чужой славы? Нам, статистам на жалких ролях? Жилеткам, нянькам, переворачивателям страниц? Сиделкам, подтирающим звездную задницу?
– Ну уж, задницу ты мне никогда не подтирал. Впрочем, если хочешь…
Матвей откинулся на стуле и закрыл глаза.
– Ты находишь это смешным?
– И не думал шутить.
– Что ж, превосходно… С меня хватит! Сегодня же разошлю уведомления, что больше не работаю с тобой. Это конец.
Очкарик выложил вилку из кармана, поднялся и пошел к выходу. По походке было видно, как он подавлен.
– Федор Шуберт, – задумчиво проговорил толстяк. – Так звали инженера-картографа, который составил архитектурный план Петербурга.
– Еще композитор есть, – сказал Шуберт.
– Композитор не обсуждается.
Валентин сам признался, что не водит машину и привык передвигаться на такси.
– Последние лет десять со мной обращаются как с неопасным шизофреником. Ведут, сажают в машину или в самолет, куда-нибудь везут, – добавил он, усмехаясь. – Считается, что я неприспособлен к практической жизни. Не могу позаботиться о себе. Как в депрессивной стадии психоза. Хорошо, пока еще позволяют распоряжаться деньгами…
«Мне бы так», – позавидовал Шуберт, который привык выслушивать откровения клиентов с недоверием. Не хотелось признаваться, что толстяк вызывает в нем невольную симпатию. Заложив руку в карман брюк, раскинув фалды костюма, тот двигался быстро и плавно, как фигура на носу старинного корабля, и теперь его крупное тело совсем не казалось безобразным. Лицо же было почти привлекательным, особенно глаза, широко расставленные, золотисто-зеленые, как у стрекозы. Шуберт не мог долго выдерживать их взгляд и старался смотреть на руки – сухие, сильные, с длинными белыми пальцами.
Таксист высадил их у дома, первый этаж которого занимали магазин одежды и модное ателье. В витрине были вставлены платья на портновских манекенах. На стекле Шуберт прочел название, написанное русскими и латинскими буквами – женское имя, модный салон.
Хозяйка, полноватая улыбчивая дама с густыми бровями, встретила их на пороге, расцеловалась с Валентином. Долговязый, тощий, как две палочки для суши, продавец бросил возиться с кассовым аппаратом и тоже подошел поздороваться.