«Не чужие» и другие истории - стр. 19
Им надоело, они ушли, а я подняла свою Куклу. Она была грязная, вся измятая, чужая.
Я спряталась на чердаке. Боялась пойти домой – знала, что меня отругают за испорченную Куклу. Но кроме страха было другое, мучительное чувство. Я страдала от того, что предала дорогое мне существо.
Я не могла поверить – без раздумий, без необходимости, ради чужих насмешек я отреклась от Куклы, с которой я дружила, вместе ела и спала. В этой Кукле был сосредоточен целый мир моих переживаний.
Снился сон. Прощальный дивертисмент, танцую посреди спальни, не вижу зрителей. Спрашиваю: «Ольга, кто пришел?» Она мне отвечает: «Все».
В самом деле, пришли они все, бесплотные тени. Обступили мою постель. Горячо спорят, втолковывают что-то… То вместе, то попеременно.
«Нужно принимать лекарство. Нужно есть. Нужно спать».
Милые тени! Сегодня за мной придут.
Осталось мало времени. Я знаю, что больше не вернусь в этот дом.
Я не буду прятать мои тетради, оставлю их на столе. Никто не сможет прочесть эти знаки. Живым они непонятны, а призраки знают больше, чем мы.
Прошу, чтобы он позаботился об Ольге, когда меня не станет.
– О какой Ольге вы всё время говорите?
– Что?
– Ольга – ведь это ваше имя!
– Нет, вы ошибаетесь! Мое имя – Вацлав Нижинский.
Я плачу.
Они идут, я слышу шаги.
В дверь стучат.
Мне страшно.
Нет, подождите.
Нижинский, Дягилев, Шанель… Я иду!..
Я должна танцевать! Я буду танцевать «Весну священную»!
Моя душа разбудит Солнце.
Это нужно, чтобы на Земле растаял снег.
Атмосферный фронт
Луч света проник сквозь шторы, коснулся лица, Шуберт открыл глаза, осторожно огляделся. Прислушался к равномерному клокотанию внутри человеческой туши, оттеснившей его к самому краю постели. Затем осторожно выбрался из простыней и стал одеваться, стараясь производить как можно меньше шума. Присел на корточки, чтобы достать из-под кровати свернувшийся клубком носок.
– Сегодня пятница? – Голос прозвучал так неожиданно, что Шуберт замер, словно застигнутый с поличным.
– Воскресенье. – Шуберт мысленно развернул страницы школьного дневника, по которому до сих пор отсчитывал дни недели.
– Странно… А куда пропала суббота?
Ощупывая тумбочку в поисках часов, толстяк прокашлялся, сел на кровати. Взглянул на циферблат, неспешно застегнул браслет на запястье. И улыбнулся растерянно, словно извинялся за что-то.
Этих неловких минут пробуждения рядом с посторонним человеком, стыда неопрятной наготы, разочарования в складке губ Шуберт старался избегать. Он брал деньги вперед и завел привычку уходить сразу после или под утро, бесшумно одеваясь в темноте. Обычно он плотно прикрывал за собой дверь, изредка оставлял записку с номером телефона. И никогда не брал чужого, зная по рассказам приятелей, какими неприятностями это может закончиться.