Настасья - стр. 6

– Ёмай, оставь девчонку, своя она, Тита, сапожника нашего, дочь.

– Дядь Захар, здрасьте, – я подняла глаза на шхуну, где с юта за нами наблюдал старый матрос. – Вы Вика не видали?

"Ёмай" – запрятала имя себе в сердце и показала негоднику язык. Смачно так показала, чуть наизнанку не вывернула.

А он стоит, глазами синими смеётся, чуб лёгкий бриз развевает.

– Да как не видеть, видел. Он с "Быстрой Бертой" ушёл. Аська, ты чего? Ася?

Я уже не слышала дядь Захара, неслась домой во весь опор.

– Папа! Папка! – закричала с порога, давясь слезами. И только потом увидела, что в горнице полно народу.

Отец хмурый сидел за столом, все обернулись ко мне. Первыми кого увидела – Стат и Васька, которого отмыли, в рубаху праздничную одели.

– На ловца и зверь бежит. Вот и Настасья, невестушка наша, – заговорил ласково Стат.

"Чего?" – пронеслось в душе.

– Нет, папа, нет, не отдавай меня им, угробят, как мамку Васькину! – я ещё пуще разрыдалась и не видела, как побелел Стат.

– А правда ли, Настасья, что мил тебе Василь и целоваться ему слово дала? – отец спросил, не глядя на меня.

– Да не собиралась я с ним целоваться! Отбрехаться хотела, сказала – потом, чтоб отпустил, окаянный!

– Так, значит, слово было? – поддержал Стат, соседки-сватьи загомонили.

– Да не обещала я ничего! Он грязный и вонючий был, как он может мне мил быть? У него слюни всегда текут и сопли по колено, кто с ним в здравом уме целоваться станет? – я негодовала, соседки шептались.

– Ты и будешь! Слово есть слово! – улыбался Стат.

– Значит, так, – отец тяжело опёрся о дубовую столешницу и встал из-за стола. – Сватать Настасью рано, сватьи – подтвердите.

Кумушки закивали как куклы тряпичные под тяжёлым взглядом отца.

– А раз слово дала – сдержит, – продолжил он.

Стат ощерился половиной рта, потирая ладони. Конечно, ведь поцелуй прилюдно, при свахах и родителях – означает сватовство и меня можно забрать в свой дом. А там кто знает, что они со мной сделают за закрытыми дверями вдвоём? Потом выдадут родителям синее тело, скажут: сама убилась, открытого погреба не увидела.

Меня от ужаса как кипятком обдало.

– Нет! Нет-нет-нет-нет! Ни за что! – я собиралась удрать, меня схватили под руки соседушки.

– Оставьте её, – отец вступился. – Обещание было дано в сгустившихся сумерках, наедине, и не названа дата. Да будет так: в сумерках, наедине, и когда Настасья соизволит. Всё.

Улыбка медленно сползла с лица Стата.

– Что значит – когда Настасья соизволит? Может, она соизволит, когда вдовой с десятью довесками будет?

– Значит – так тому и быть, – отец стукнул по столу ладонью. Али несправедливо, сватьи?