Наследство - стр. 29
«Хорошо, что я не богат», – сказал Ларс.
«Разумеется, с годами отец подобрел, – добавила я, – мне так показалось. Но его отношение к Борду не изменилось, отец этого не в силах поменять или не хочет. Самого худшего он все равно не написал, – сказала я, – Борд тут только симптомы перечисляет. Наверное, самое худшее сформулировать у него не получается, ведь тогда ему вновь придется стать ребенком».
Десятое декабря и снег. Я махнула рукой на работу, и мы молча гуляли по лесу, по притихшему и побелевшему миру. К вечеру, в метель, Ларс уехал, и я снова осталась одна. Надвигалась темнота, и снег валил все сильнее. Я сидела на веранде и курила, хотя вообще-то не курю. Печки там не было, поэтому я потеплее оделась, курила, пила вино и смотрела на падающий снег. Мне надо было браться за работу, редактировать статьи, а я сидела в темноте, курила, пила и смотрела, как за окном растут сугробы.
Когда я чуть за полночь вернулась в дом, то увидела, что звонила мать. Ее номер я все же внесла в память телефона, чтобы, если она позвонит, ненароком не ответить. Мать оставила сообщение. Она просила меня перезвонить. Опять Борд и дачи. Ее голос сбивался, как обычно, когда она хотела разжалобить меня. Как в детстве, когда она заходила ко мне в комнату, садилась на кровать и говорила, как ей больно, больно оттого, что я не послушалась ее. Она выплескивала на меня свою боль, вставала и, выйдя из комнаты, закрывала за собой дверь. Наверное, на сердце у нее становилось легче, а вот мое сердце тяжело колотилось. Когда она бесчисленное количество раз звонила мне поплакаться про свой роман с Рольфом Сандбергом, когда она звонила и угрожала покончить с собой, так что я часами утешала ее и отговаривала от самоубийства, потому что мы же так ее любим и без нее не обойдемся, – каждый раз ее голос дрожал от жалости к себе.
Мать позвонила, потому что думала, будто сейчас я скажу ей то же самое, что и три года назад, вскоре после того, как я на Рождество получила письмо о завещании. Скажу то, что ей хочется услышать, что дача на Валэре мне не нужна и что я считаю завещание очень щедрым, если, конечно, оно со времен того рождественского письма не изменилось. Ведь не исключено, что оно изменилось, да и сама обстановка была другой. Теперь все иначе, не так, как три года назад, когда звонок матери застал меня врасплох в Сан-Себастьяне. Я легла спать, но спала плохо и все думала о мейле, который послал отцу Борд. На следующее утро я написала Борду и спросила, хочет ли он, чтобы я сообщила родственникам, что поддерживаю его точку зрения в ситуации сложившегося конфликта. Ответил он не сразу, но чуть позже написал, что мне либо следует хранить молчание, либо дать им понять, что я тоже чувствую себя несправедливо обиженной. Я понимала, к чему он клонит. На что намекает. Что я набиваюсь ему в защитники, но не хочу выступать от моего собственного имени.