Наследство тетушки Энн (сборник) - стр. 14

Лучшие работы своих учеников Эдмунд прикреплял на специальный щит, где они висели на всеобщем обозрении до следующей среды, и их авторы ужасно важничали. Однажды Эдмунд задал своим ученикам тему: нарисовать родной город. Он сам постигал его с нуля, узнавал как будто заново и хотел понять, каким видят его мальчишки. Что для них Лондон? Ледяные потоки дождевой воды и бесплотные тени, толпящиеся у ночлежек, или тучные стада, гонимые к рынку ранним субботним утром, или устремленные ввысь фабричные трубы? А может быть, жизнерадостная какофония негритянского оркестра или тихая печаль одинокой бродячей скрипки? Нет, на стриженых лужайках Кенсингтона, где Эдмунд ребенком играл в волан, не понять и тысячной доли Лондона. Настоящее его сердце билось здесь, в кварталах, куда не ступала нога джентльмена, а с истинной леди непременно приключился бы нервный припадок. Его неистовая сила пульсировала в уличной толчее, в ремесленных мастерских, пабах и трактирах и на верфях, где рождались корабли. Здесь жили люди, чьими руками дубилась кожа, валялась шерсть и ткались английские шелка. Эдмунд знал: обитателям бедных кварталов Англия обязана своим могуществом. Это они варили и знаменитое пиво, и сахар, строили кареты, даже роскошные наряды – гордость светских дам – шились полуголодными неимущими девицами. Сыроварни, маслодельни, мастерские по производству замков, и лучшее в мире сукно, и самые прочные корабельные канаты, и тонкое кружево – все было родом не с Ганновер-сквер, а отсюда. Впрочем, и сама Ганновер-сквер возводилась их же руками, и то, что Эдмунд пришел сюда, была не господская милость, а лишь робкая попытка выразить благодарность. Так как же чувствуют пульс трудового Лондона его юные друзья? Боб-трубочист нарисовал Майский праздник – единственный день, когда для таких, как он, устраивался пир. Участники шествия ему особенно удались. Их черные фигурки были полны жизни, и казалось, того гляди закричат: «Уип! Уип!» Аллен Диггори неровно дышал к лошадям, и главными людьми в Лондоне для него были извозчики и форейторы, поэтому он запрудил всю улицу экипажами, подводами, фурами и телегами. На рисунке Тома Митчелла буйствовала яркими красками Смитфилдская ярмарка: канатоходцы, глотатели огня, акробаты и жонглеры и самый высокий в мире человек. Робби, в поте лица постигающий ремесло жестянщика, заполонил лист разнообразными кастрюльками и чайниками, а Элф – одной большой перчаткой. Артур тоже любил свой город и хотел сделать учителю приятное, а потому нарисовал виселицу. Получилось хорошо и очень похоже – да и как иначе? – точно такая была выколота у Жареного Каштана на предплечье. Родное изображение он помнил с тех пор, как тот кормил его с ложки овсянкой, а потом нежно убаюкивал. Артур думал, что мистер Гринвуд восхитится и обрадуется и отберет его работу на вернисаж, а он вместо этого ужаснулся и сказал, будто бы то, что нарисовал Артур, страшно. Тот ответил любимой отцовской фразой: