Наследники Дерсу - стр. 81
Своим спокойствием тигр выказывал, что не хочет уступать машине. Титов остановил автобус. Лесники сгрудились у лобового стекла, разглядывая красавца-тигра с расстояния пяти-шести метров. Титов включил фары отогнать светом зверя, посигналил.
Тигр глянул на людей, идти в заваленный снегом лес ему явно не хотелось, он стоял, не шевелясь, зрачки его сверкали зелёными искрами в свете фар, кончик хвоста нервно вздрагивал.
Перепрыгнув бугор из снега, сделанный бульдозером при расчистке дороги, тигр остановился за обочиной. Это был очень крупный самец, высотой в холке полтора метра.
Титов приоткрыл дверцу машины и прокричал поставленным офицерским баском, выражая и восторг, и приветствие, и благодарность за то, что тигр позволил хоть один раз его увидеть:
– Амба! Амба!..
Постояв чуть больше минуты, тигр отвернулся и очень неохотно пошёл в кусты, запорошенные снегом.
Автобус тронулся, обогнав тигра. Лесники стали наблюдать за ним в задние окна. Метров через пятьдесят тигр снова вышел на дорогу.
В тайгу наплывали густые сумерки.
Весна. Погостив день-другой, она уходит, липким снегом порошит потемневшую от влаги тайгу, долину, стиснутую хребтами гор, посёлок с дымящими трубами. Ждёшь. И вот с первыми лучами солнца стряхнули обмякший снег провода и берёзы. Зазвенели капелью крыши домов, заблестели сопки. Всё мягче, гортанней кричат вороны, тенькают в кронах старых дубов синицы, звонче стучит за речкой дятел. Отзимовали.
Фёдор Басаргин, голубоглазый молодой мужчина плотного телосложения, вышел на крыльцо, на минуту задержался, привычно окинул взором окрестные сопки. По небу ползли серые тучи, сквозь их рваные края изредка проглядывало солнце, и оттого тени казались всё ещё по-зимнему холодными. Фёдор застегнул пуговицы меховой куртки, сунул руки в карманы и, погромыхивая по ступенькам сапогами, спустился с крыльца.
Всю неделю, пока он был в командировке, и даже вчера, обнимая обрадованную Татьяну, подкидывая к потолку первенца Витьку, он думал об одном: «Пора пчёлам на волю. Тёплые дни для первого облёта были, а тут как назло: и не выставить пчёл нельзя, опять в рейс уходить, и выставить из омшаника улья – только потревожить пчёл. В пасмурный день они не облетятся, и пропадёт тогда пасека».
Под навесом снял Фёдор с гвоздя резиновый шланг, дёрнул пристывшую дверь омшаника. Крякнув испуганно, она послушно отворилась. Знакомый, настоявшийся за зиму запах рамок с сушью, мёда и пчёл, зимовавших тут, обдал лицо. Словно доктор, по-хозяйски приложив к уху один конец шланга, второй сунул в верхний леток ближайшего улья, в нём пересохшей листвой шелестели крыльями пчёлы. Прослушав остальные семьи, остался доволен. В прошлом году пришлось вынести из омшаника не один улей с погибшими пчёлами. Нынче, видать, только в одном не хватило меда, в нём тревожно шумели. «Выставить надо, а там и подкормить семейку можно, – шептал, – в обиду не дам и силу набрать помогу».