Насильник и убийца - стр. 12
За последние годы к услугам Кожинского областная прокуратура прибегала все чаще, неудивительно, что встречаться с ним приходилось подолгу и мне, что только способствовало, нет, не дружбе, но тесному знакомству. Впрочем, мы успели друг к другу притерпеться, обычно этого вполне хватало для продолжения отношений, порой, достаточно доверительных.
Никогда прежде мне не приходилось защищать такого человека, нет, я говорю не об известности Авдея, а о самой его сути. Да, я был задействован у клиентов, обвиненных в грабеже, разбое, убийстве и покушении на таковое, но насильника, да еще подозреваемого в смерти девочки… это впервые. Может, поэтому сердце молотом стучало в груди, когда я заходил в здание следственного изолятора «Десятины», расположенного на Колодезной улице; эта пересыльная тюрьма, построенная как крепость еще в начале девятнадцатого века и с той поры в основе своей почти не изменившаяся, находилась в одноименном районе Спасопрокопьевска, невдалеке от конечной приснопамятного сто второго маршрута. Или дело еще в чем-то, пока непонятном, что ощутила только интуиция, со мной не заговорившая? Ответ на этот вопрос я оставил на потом, пока надо пообщаться с клиентом.
Для этого я с самого утра задвинул все прочие свои дела и отправился через полгорода. Хотелось побыстрее заняться делом, хотя сам себя поймал на неспешности, ехал на встречу со скоростью сорок, пугая неторопливостью других водителей. Наконец, запарковался у входа.
И тут узнал странное. Утром я звонил в администрацию, узнавал подробности вчерашней истории, но выведал только, что здоровью Шалого ничего не угрожает. То, что его выписали из палаты, я никак не мог ожидать. А потому сильно удивился, когда меня отвели в допросную комнату: помещение размером с уборную, расположенную на втором этаже первого корпуса. Две насмерть прибитые дюбелями к стенам скамьи, стол и крохотное оконце в двух метрах над головой, забранное толстой рабицей.
Шалый уже находился в камере, сидел, привалившись к стене и косо поглядывал на железно лязгнувшую дверь. Вид у него был скверный: повязка на голове косо покрывала лоб, обнажая заклеенный шрам, другой располагался на правой щеке, нижняя губа, приобретшая черноватый цвет, грубо затянута жилами. Все лицо вспухло, потемнело, под глазом наплывал синяк, гематомы покрывали и худую шею, продолжаясь и на груди и плечах. Отвалтузили его знатно.
Увидев меня, он повернулся, но тут же закрыл глаза, возможно, глаза болели от тусклого света шестидесятисвечовой лампочки. Я представился, ощущая уже знакомый неприятный холодок, пробежавшийся по телу. Но не от вида, вернее, не от того, что с Шалым сделали другие обвиняемые. Само нутро его неприятно поразило, было в моем клиенте нечто такое, от чего я начинал внутренне сжиматься. Да и запах от него шел тот еще.