Наши предки - стр. 29
– Канифоль. Пусть думают, что я тоже заболела. Пойдем ко мне, выпьешь теплого отвару на всякий случай – береженого Бог бережет.
Она отвела меня в свою хижину, на отшибе, удивительно чистенькую и аккуратную.
– Что Медардо? Как он? – накинулась она с расспросами, но мне и двух слов не дала сказать, сразу перебила: – Ах, негодяй! Ах, разбойник! Влюбился, видите ли! Ах, бедная девушка! А здесь-то, здесь такое творится, вы там и представить себе не можете! Они все пускают на ветер. Мы отрываем от себя последние крохи, а они все разбазаривают. И Галатео этот хорош гусь! Отъявленный мошенник, и не он один. А что тут творится по ночам! Впрочем, и днем ничуть не лучше. Женщины бесстыдницы, в жизни таких не видела. Платья себе и то не зашьют. Рвань беспутная! Я ведь все это так прямо им и выложила... Если бы ты только слышал, что они наговорили мне в ответ...
Очень довольный свиданием с кормилицей, я на следующий день пошел ловить угрей.
Закинув удочку в заводь, я задремал. Сколько проспал, не знаю, разбудил меня какой-то шум. Открыв глаза, я увидел над своей головой чью-то руку, а на ней мохнатого красного паука. Я обернулся – за мной стоял дядя в своем черном плаще.
Я в ужасе вскочил на ноги, и в это мгновение паук тяпнул дядю за руку – и был таков. Дядя припал к руке губами и отсосал немного крови.
– Я вижу, что ядовитый паук спускается с ветки прямо тебе на шею, а ты спишь, – объяснил он, – я подставил свою руку, вот он меня и укусил.
Ясное дело, ни одному его слову я не поверил – дядя уже раза три вот так пытался отправить меня на тот свет. Правда, сейчас его действительно укусил паук, и рука распухала на глазах.
– Ты, наверно, мой племянник? – спросил дядя.
– Да, – ответил я, несколько удивленный: до сих пор дядя виду не подавал, что знает меня.
– Я сразу тебя узнал, – сообщил он и добавил: – Эх ты, паук! У меня ведь всего одна рука, ты что же, совсем безруким меня хочешь оставить? Но пусть уж лучше мучаюсь я, чем этот мальчуган.
До сих пор, насколько мне известно, дядя таких речей никогда не вел. Меня даже сомнение взяло: а вдруг он говорит правду, вдруг он и впрямь стал добрым, но я тут же спохватился – что ему стоит, этому искусному обманщику, меня вокруг пальца обвести.
Правда, он и на себя был что-то непохож: лицо никакое не злобное, а скорее хмурое и печальное, да и одет немножко по-другому – весь в пыли, черный плащ разорван и облеплен сухими листьями и каштановой скорлупой, камзол не из черного бархата, как обычно, а из облезлой линялой бумазеи, на ноге вместо кожаного тугого сапога – шерстяной чулок в сине-белую полоску.