Нашествие: попаданец во времена Отечественной войны 1812 года - стр. 48

Сзади раздался шорох. Алексей с положения сидя рванулся вперед, упал, перекатился на спину. Очень вовремя! Потому что сзади подкрался мужик и ударил топором по месту, где только что сидел Алексей. Вид у мужика звероватый, бородой на лице зарос по самые глаза. Топор за топорище дергает, а лезвие глубоко в бревно вонзилось. Алексея даже передернуло: не опереди он мужика, располовинил бы его.

— Эй, ты чего? С глузда съехал?

Мужик в удивлении глаза выпучил:

— Не пойму я — ты русак или француз? Форма-то на тебе чужая.

— Русский. Переоделся вынужденно.

— Тогда звиняй.

Мужик все же выдернул топор, сунул топорищем за пояс. Одет как горожанин на тяжелых работах — амбал, плотник, кожемяка. Ладони широкие, мозолистые и в плечах широк.

Алексей поднялся. Сейчас, во французской униформе, он для своих чужой, как и для французских солдат. Знал бы язык, можно было какое-то время обманывать те же патрули.

— Ты кто такой? — спросил он мужика.

— Матвей Завенягин, лесогон я.

Ага, плоты по рекам сплавляет. Но тогда он не москвич, а с северов русских — архангелогородец, пермяк, а то и из Сибири.

— Меня Алексеем звать. Ты как в Москву попал?

— Как прослышал о наборе в ополчение, так на лодку — и поплыл. А из Москвы уже бегут все. Я не для того плыл, чтобы назад возвертаться.

— Ага, партизанить решил.

— Можно и так сказать.

— И где же обосновался?

— Тебе зачем знать?

Стережется, не хочет перед незнакомцем убежище свое открывать, да и то правильно.

— Есть хочешь?

— Неуж угостишь?

— По-царски, ветчиной. Только хлеба нет.

— Не обижусь!

И захохотал, показывая крепкие зубы.

Дошли до усадьбы. Как только Алексей подошел к дому, из него выбежали два мужика и кинулись убегать. Очередные мародеры. Застрелить бы для острастки, да не хочется выстрелом внимание привлекать и жалко пороха и пули. Склада боепитания поблизости нет, и правильнее пулю на француза использовать, чем на своего. Хотя мародер ничем не лучше чужака, тоже грабить и наживаться на чужом горе норовит.

Отпер ключом дверь подвала, спустился, тесаком хороший кусок толщиной в ладонь отхватил. А подумавши — еще кусок, потоньше. Во двор вышел, кусок побольше новому знакомому отдал, себе поменьше оставил, все же поел ветчины утром. Очень хороша, но пить после нее хочется сильно. Несколько минут молчали, занимаясь едой. Поев, лесогон ладони о бороду вытер, как было принято в деревнях.

— Хороша свинина. Хлебушка бы только.

— Сам бы не отказался. Партизанишь-то давно?

— Седмицу. Троих уже к праотцам отправил, прости меня Господи!

И перекрестился.

— Топором? — удивился Алексей.