Наш китайский бизнес - стр. 4
Полуденое время благословенного октябрьского дня: сюда, в маленький парк, едва долетали дорожные шумы двух, забитых транспортом и людьми, улиц, меж которыми он был зажат – улиц Яффо и Пророков.
Ветер, погуливая в старых соснах и молодых оливах, гонял вздрагивающие тени по траве парка, по каменным плитам террасы. Я любила и дом, и сад, и эту неуловимую грусть бездетности бывших хозяев, из-за которой, после смерти Анны, дом перешел во владение города и стал музеем.
Собственно, не узнать господина Шенцера было невозможно: на террасе сидела только отпускная парочка в солдатской форме и поодаль – у облупившихся каменных перил – старичок даже издалека, даже на беглый первый взгляд – из благородных.
Его можно было принять за одного из немногих, оставшихся в живых, немецких евреев, которые живут в Рехавии, на концертах симфонической музыки сидят с нотами в руках, сверяя звучащее соло кларнета с написаной партией, и по утрам спускаются выпить свою чашечку кофе в такие вот, уютные ресторанчики.
Он тоже узнал меня издалека – да я и предупредила, что буду в красном плаще и черной шляпе – хотя пора бы уже, пора оставить эти цвета карменситы.
И по тому, как торопливо он поднялся, как предупредительно отставил второй стул, на который мне предназначалось сесть – короче, по всему его облику Яков Шенцер представал настолько достойным человеком, что сразу захотелось открыть ему глаза на то, что собой представляет «Джерузалем паблишинг корпорейшн» в настоящем ее виде и посоветовать держаться от этой компании подальше.
Но я подошла, протянула руку, мы поулыбались, сели.
– Что вам заказать? – спросил он.
– Ничего, – отозвалась я благородно. На вид-то старичок был ухожен, но кто знает – что там у него за пенсия. Счетец обычно подавали здесь уважительный. – Ну, хорошо, закажите апельсиновый сок.
– И штрудл…?
Ах, он не прост был, этот господин, он знал это кафе, знал коронные блюда их кухни. Яблочный «Штрудл Анны» подавался здесь с пышным облаком взбитых сливок, на каком обычно сидит, свесив босые ножки, румяный и лысый бог с карикатур Жана Эффеля.
В конце-концов, подумала я, почему бы нам и не делать вполне прилично этот их будущий заказ.
– Да, и штрудл, – сказала я благосклонно. – Но для начала откройте мне ваше отчество.
Он задумался и несколько мгновений молчал, словно припоминая.
– Моего отца звали Мойше, Моисей… значит…
– Значит, Моисеевич…
Официант – мальчик, тонкий, как вьюнок, с серьгой в ухе, с оранжевыми, торчащими, как сталагмиты сосульками волос, разложил перед каждым меню, похожее на партитуру. С обложки мягко улыбалась сама хозяйка дома. Та же старая фотография, что висела на одной из стен зала внизу: женщина сидела полубоком, в широкополой шляпе и мантилье, подперев рукой подбородок и чуть прищурившись от солнца. Анна, кузина и жена знаменитого офтальмолога Авраама Тихо… Знаем мы эти браки, бесплодие родственных чресл… Закончить Венскую школу живописи, до ногтей мизинцев быть европейской женщиной – и всю жизнь писать голые пейзажи унылой Палестины, помогая мужу в глазной клинике…