Наш дом и сад в начале века… (Русская пьеса) - стр. 7

АНЯ. Мне очень хочется понять, каково это, быть великим писателем.

НИКОЛАЙ. Об этом вам надо спросить у Толстого.

АНЯ. Но вы – великий писатель. Все так говорят.

НИКОЛАЙ. Что ж, раз все так говорят, значит, так оно и есть.

АНЯ. Каково это, посвятить всю жизнь писательству? Я хочу знать все.

НИКОЛАЙ. Прежде всего, нужны чернила. Чернила – это очень важно. Бумага тоже важна. Разумеется, если нет чернил и бумаги, можно писать кровью на стене. Но кто-то всегда приходит, чтобы смыть написанное. Этих людей мы называем критиками.

АНЯ. Вы чувствуете себя одержимым, когда пишите.

НИКОЛАЙ. Обычно, страдающим от тяжелого похмелья.

АНЯ. Вы не воспринимаете мои вопросы серьезно.

НИКОЛАЙ. Не обижайтесь. Я ничего не воспринимаю серьезно. Это часть моего обаяния.

АНЯ. Мне очень хочется писать.

НИКОЛАЙ. Что ж, у многих получилось.

АНЯ. Но я действительно очень хочу писать.

НИКОЛАЙ. Одолжить вам чернил?

АНЯ. Нет, чернил у меня предостаточно.

НИКОЛАЙ. Это хорошо, потому что у меня они практически закончились. Но у меня есть кровь. Думаю, что есть. Подождите. Позвольте перерезать горло.

АНЯ. Вы надо мной смеетесь.

НИКОЛАЙ. Я смеюсь надо всеми.

АНЯ. Так перестаньте. Это не часть вашего обаяния. Это грубо, это высокомерно, и выставляет вас слабаком.

НИКОЛАЙ. Но я слабак.

АНЯ. Не думаю я, что вы слабак. Я думаю, вы просто очень несчастны.

НИКОЛАЙ. Все несчастны.

АНЯ. Но не все писатели. Я хочу писать. Я хочу написать великие пьесы, как Шекспир, и великие стихи, как Пушкин, и великие романы, как Достоевский, но я не знаю, с чего начать.

НИКОЛАЙ. Начните с середины и закончите до того, как вам станет скучно. Нет. Слишком поздно для этого. Извините.

АНЯ. Мне не скучно. Меня раздражает, что вы не воспринимаете меня серьезно, как личность. Мне так хочется понять, что к чему. Я думаю, что умру, если не смогу писать. Но при этом, когда я начинаю писать и смотрю на написанное, мне это кажется настолько глупым, что меня охватывает стыд, и я не могу продолжать.

НИКОЛАЙ. Мой секрет в том, что стыд мне неведом.

АНЯ. Для меня это не шутка. Это вопрос жизни и смерти. Он мучает меня изо дня в день. Неужели вы не можете хоть на минуту перестать казаться забавным и честно поговорить со мной о том, что вы делаете?

НИКОЛАЙ. Я скажу вам, что есть театр. Это люди, которые, как и вы, всегда что-то хотят, и пытаются заполучить то, что хотят, и терпят неудачу, и страдают. Это касается актеров и справедливо по отношению к персонажам, которых они играют. Или они получают, что хотят, а потом страдают, обнаружив, что они таки не хотят уже полученного. Они думали, что им это нужно, и ошиблись. Или они получают, что хотели, а потом теряют, и страдают еще сильнее. В трагедии мы отождествляем себя с людьми, которые страдают, хотя большая часть удовольствия обусловлена счастьем от осознания, что они – не мы. В комедии, с другой стороны, мы стоит в стороне и фыркаем на них, и кашляем, и эту смесь фырканья и кашля мы называем смехом, и говорим себе, что это хорошо, но на самом деле как раз нехорошо. Страдание – это нехорошо, тут Достоевский не прав, но и смех – тоже нехорошо, потому что смех жесток, а жестокость – точно нехорошо, поскольку, по большому счету, скучна, как и все остальное. В итоге все бессмыслица. Абсолютная глупость и бессмыслица. Если вы хотите писать – прекрасно, пишите. Будете вы писать или нет, ни в малейшей степени ничего не изменит ни для меня, ни для кого-то еще на этой земле. Всем глубоко наплевать на написанное кем-то другим. Никто не сможет удержать вас от писательства, если вы действительно не можете не писать. Но если вы думаете, что писательство сделает вас счастливой, вы дура. А если вы думаете, что написанное вами осчастливит кого-то еще, вы безумны.