Население: одна - стр. 6
– Зависит от обуви, – сказала она.
Пожалуй, склизевик мог проколоть тонкие тканевые сандалии, но только если подошва уже дырявая. Да и люди его не интересовали (она не знала почему), но она не стала этого говорить. Чаще всего склизевики протыкали стебли, не находя того, что им нужно, и заставляя растение тратить драгоценные силы на восстановление. Но если это поможет прогнать юнца, Офелия готова была приукрасить действительность.
– Вы, наверное, рады-радешеньки, что улетаете, – сказал он.
– Прошу прощения, мне нужно… – Она кивнула на сарайчик в углу огорода.
Большего и не требовалось: юноша залился краской и поспешно отвернулся. Она едва сдержала смешок. Мог бы знать, что удобства у них в доме; первым делом поселенцы установили рециклер отходов. Но Офелия была рада, что он уходит. На случай, если он обернется, она дошла до сарайчика с инструментами и притворила за собой дверь.
Офелии уже случалось переезжать. Она знала, что, если только не уезжать налегке, тридцати дней на сборы не хватит. Представители Компании заявили, что брать с собой ничего не нужно; их обеспечат всем необходимым. Но сорок лет есть сорок лет; для кого-то это целая жизнь, а для кого-то и того больше. Первых поселенцев осталось немного, и Офелия была среди них старшей. Она прекрасно помнила, как жила раньше, и порой, просыпаясь, видела перед глазами четкие картины из прежней жизни. Она помнила запах кукурузной каши, приправленной мезулом – пряностью, которая на этой планете не росла. Помнила день, когда ее запасы мезула закончились (Умберто тогда уже не было в живых). Помнила улицу, на которую выходили окна их квартиры в Висиаже, пестрые навесы над фруктовыми развалами, кипы разноцветной одежды, прилавки, заставленные горшками и прочей утварью. Когда-то она считала, что не может жить без этого обилия цвета и гвалта под окнами; после переезда она хандрила целый год, пока не нашла единственный яркий цветок, который можно было посадить у изгороди.
Вещей у нее было немного. За последние десять лет она почти не покупала одежду в поселковом магазине. Старые памятные вещицы за минувшие годы растерялись одна за другой: большую часть пришлось оставить при переезде в колонию, часть поломали дети и попортили насекомые, остальное размокло во время одного из двух крупных наводнений или позже погибло из-за грибка. У нее сохранился фоточип с ней и Умберто, сделанный в день свадьбы, и еще один – с двумя их первыми детьми, да еще ленточка, выцветшая до жемчужно-серого цвета, которую ей вручили в школе за победу в конкурсе грамотности. Было еще уродливое блюдо для фруктов, которое ей подарила свекровь, – Офелия втайне надеялась, что когда-нибудь оно разобьется, и не слишком-то бережно с ним обращалась, но блюдо уцелело, в отличие от куда более красивых вещей. Тридцати дней ей хватило бы с запасом. Вот только… Она прислонилась лбом к черенку мотыги, висящей на стене сарая. Когда юноша сказал, что она улетает, что-то изменилось. Офелия на ощупь потянулась к этой перемене внутри себя, словно вслепую шарила в мешке с пряжей в поисках вязального крючка.