Наират-1. Смерть ничего не решает. - стр. 60

Бельт потерял интерес к умирающему и принялся разглядывать карету. Обыкновенная, темного дерева, она некогда щеголяла нарядным желтым цветом, но теперь пооблупилась и пошла проплешинами. Родового шеста нет. А герб на двери незнакомый – башня и пес…

Орин, открыв дверцу кареты, поклонился.

– Господин, прошу нижайше простить, однако обстоятельства жизни вынудили меня заняться делом не совсем достойным…

Что ему ответили, Бельт не слышал.

– Шут. – Ласка подкралась как всегда бесшумно. – Когда-нибудь получит болт в дурную голову.

– А ты и рада.

– Я? – Она погладила коня, тот в ответ потянулся к руке, захлопал черными мягкими губами. – Хлебушка, мой хороший? Нету хлебушка, прости. А тебе, Бельт, скажу, что не рада. Но и грустить не стану. Я вообще грустить не умею. Веселая девушка.

– Глупая, – не выдержал Бельт.

– Это с чего еще?

– С того, что над людьми куражишься. Нарочно в живот целилась? Если уж берешься убивать, то убивай, а не… – Слов не хватило, и Бельт сплюнул на землю.

– Жа-а-алостливый, – пропела Ласка. – Знаешь, я тоже жалостливой была. До того жалостливой, что с первым мужиком под рогожку забесплатно прыгнула. Пожалела.

Конь фыркнул и, ухвативши тонкую девичью ладошку, прикусил зубами, но не сильно, Ласка только засмеялась и похлопала по шее. Сразу видать – наир, эти если кого и понимают, то лошадей.

– Я вообще душевная, – продолжила она. – Видимо, потому меня и скопом не насиловали, и глаз не давили, и не накручивали вожжи на шею, а юбку на голову. Везучая. Или мужик нынче обходительный пошел? Веришь, нет – ни разика никто мне по морде не съездил. Ну, кроме братца, разумеется.

– И из-за чудесной твоей душевности кучер будет помирать до самого вечера, – утвердительно произнес Бельт. – Я таких как ты в своем десятке собственноручно кончал по-тихому.

– Ну надо же, какой сердобольный: своих кончал, а чужих, видать, бил и плакал. А это, значит, – Ласка протянула руку, скользнув пальцами по рубцу, – от доброты излишней появилось.

– Заткнись, дура.

А у кареты продолжались препирательства. Орин уже начал нервно поглаживать кинжал.

 – Милостивый господин, не упрямьтесь. Поверьте, то, что я делаю, наполняет мое сердце скорбью, однако же не для себя, для детей, сиротами оставшихся, для вдовиц и стариков, которым в сей трудный час некому помочь, занимаюсь я ремеслом разбойным, – продолжал увещевать он. Вот уж права Ласка – комедиант из балагана бродячего. Отобрал бы кошелек и все, а то уговаривает он. – Но хочу предупредить, что ежели сердце ваше останется глухо к бедам слабых мира сего, я вынужден буду применить лихие меры.